Николай Гумилев: биография. Творчество, годы жизни, фото

Гумилев Николай Степанович родился в 1886 году в Кронштадте. Его отец был морским врачом. Все свое детство Николай Гумилев, фото которого будет представлено ниже, провел в Царском Селе. Образование он получил в гимназиях Тифлиса и Петербурга. Свои первые стихи поэт Гумилев Николай написал в двенадцать лет. Впервые его произведение было напечатано в издании "Тифлисский листок", когда мальчику было 16 лет.

Николай Гумилев. Биография

К осени 1903 года семья вернулась в Царское Село. Там будущий поэт заканчивает обучение в гимназии, директором которой был Анненский. Переломным моментом в жизни Коли стало знакомство с произведениями символистов и В том же 1903 году будущий поэт знакомится с гимназисткой Горенко (впоследствии Ахматовой). После окончания гимназии, в 1906-м, Николай которого будет весьма наполнена событиями в последующие годы, уезжает в Париж. Во Франции он посещает лекции и знакомится с представителями литературно-художественной среды.

Жизнь после окончания гимназии

Сборник "Путь конквистадоров" стал первым печатным собранием, которое выпустил Гумилев Николай. Творчество поэта на ранних этапах представляло собой в некотором роде "сборник ранних опытов", в котором, тем не менее, была уже найдена своя собственная интонация, прослеживался образ мужественного, лирического героя, одинокого завоевателя. Находясь впоследствии во Франции, он предпринимает попытку издать журнал "Сириус". В номерах (первых трех) поэт печатается под псевдонимом Анатолий Грант и под своим именем - Николай Гумилев. Биография поэта в последующие годы представляет особый интерес. Следует сказать, что, будучи в Париже, он отправлял корреспонденции в разные издания: газеты "Русь", "Раннее утро", журнал "Весы".

Зрелый период

В 1908 году вышел его второй сборник, произведения в котором были посвящены Горенко ("Романтические стихи"). С него и начался зрелый период в творчестве поэта. Брюсов, похваливший автора, констатировал не без удовольствия, что не ошибся в прогнозах. "Романтические стихи" стали более интересны по своей форме, красивы и изящны. К весне 1908 года Гумилев вернулся на родину. В России он заводит знакомства с представителями литературного света Петербурга, начинает выступать постоянным критиком в газетном издании "Речь". Позднее в нем же Гумилев начинает печатать свои произведения.

После поездки на Восток

Первое путешествие в Египет состоялось осенью 1908 года. После этого Гумилев поступил на юридический факультет в столичном университете, а впоследствии перевелся на историко-филологический. С 1909-го он начинает активную деятельность в качестве одного из организаторов журнала "Аполлон". В этом издании до 1917 года поэт будет печатать переводы и стихи, а также вести одну из рубрик. Достаточно ярко Гумилев в своих рецензиях освещает первого десятилетия 20-го века. В конце 1909 года он уезжает на несколько месяцев в Абиссинию, а по возвращении оттуда издает книгу "Жемчуга".

Жизнь с 1911 года

Осенью 1911 года был сформирован "Цех поэтов", который манифестировал собственную автономию от символизма, создавая свою эстетическую программу. "Блудный сын" Гумилева считался первой акмеистической поэмой. Она была включена в сборник 1912 года "Чужое небо". К тому времени за литератором уже прочно утвердилась репутация "синдика", "мастера", одного из наиболее значительных из В 1913 году Гумилев отправился на полгода в Африку. В начале Первой мировой поэт уходит добровольцем на фронт. В 1915 году были опубликованы "Записки кавалериста", сборник "Колчан". В этот же период издаются его печатные произведения "Гондла", "Дитя Аллаха". Однако его патриотические порывы вскоре проходят, и в одном из частных писем он признается в том, что для него искусство стоит выше и Африки, и войны. В 1918 году Гумилев добивается своей отправки в составе в экспедиционный корпус, но задерживается в Лондоне и Париже до весны. Вернувшись в том же году в Россию, литератор начинает работу в качестве переводчика, готовит эпос о Гильгамеше, стихи английских и для "Всемирной литературы". Книга "Огненный столп" стала последней, которую выпустил Николай Гумилев. Биография поэта завершилась арестом и расстрелом в 1921 году.

Краткая характеристика произведений

Гумилев вошел в отечественную литературу в качестве ученика поэта-символиста Валерия Брюсова. Однако следует отметить, что действительным его учителем стал Этот поэт был, кроме всего прочего, директором одной из гимназий (в Царском Селе), в которой обучался Гумилев. Основной темой его произведений стала идея о мужественном преодолении. Герой Гумилева - сильный духом, отважный человек. С течением времени, однако, в его поэзии экзотики становится меньше. При этом пристрастие автора к необычной и сильной личности остается. Гумилев считает, что подобного рода люди не предназначены для повседневной, будничной жизни. И сам себя он считает таким же. Достаточно много и часто размышляя о собственной смерти, автор неизменно представляет ее в ореоле геройства:

И умру я не на постели
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще.

Любовь и философия в поздних стихах

Достаточно много своих произведений Гумилев посвятил чувствам. Его героиня в любовной лирике принимает совершенно разные облики. Она может быть принцессой из сказки, легендарной возлюбленной известного Данте, фантастической египетской царицей. Отдельной линией проходят сквозь его творчество стихотворения к Ахматовой. С ней были связаны достаточно неровные, сложные отношения, достойные сами по себе романного сюжета ("Она", "Из логова змиева", "Укротитель зверей" и проч.). Поздняя поэзия Гумилева отражает пристрастие автора к философским темам. В то время, проживая в страшном и голодном Петрограде, поэт вел активную деятельность по созданию студий для молодых авторов, являясь для них в некотором роде кумиром и учителем. В тот период из-под пера Гумилева вышли одни из лучших его произведений, пронизанные рассуждениями о судьбе России, человеческой жизни, предназначении ("Заблудившийся трамвай", "Шестое чувство", "Память", "Мои читатели" и прочие).

15 апреля – 130 лет со дня рождения знаменитого поэта Николая Гумилева . А в августе другая памятная дата: 95 лет назад, в августе 1921 года, Гумилев был расстрелян вместе с другими контрреволюционерами — участниками «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева ». Где это произошло, точно неизвестно до сих пор. Скорее всего, на Ржевском артиллерийском полигоне.

Прокуратура ориентировалась на политиков

Долгое время считалось, что казнь произошла то ли 24, то ли 25 августа. И лишь совсем недавно петербургским исследователям удалось установить точную дату – 26 августа.

Говорят, что, когда приговоренных к смерти выстроили перед расстрелом, руководитель казни прокричал:

— Кто здесь поэт Гумилев? Выходите из строя.

На что Николай Степанович ответил так:

— Здесь нет поэта Гумилева. Здесь есть офицер Гумилев.

И остался в строю.

Впрочем, это не более чем легенда. Хотя многие люди боролись за то, чтобы поэт остался в живых. Знаменитый писатель Максим Горький дважды безрезультатно обращался к самому Владимиру Ленину .

Вот выдержка из справки, подготовленной прокуратурой Российской Федерации весной 1992 года: «Достоверно установлено, что «Петроградской боевой организации», ставившей целью свержение Советской власти, как таковой не существовало, она была создана искусственно следственными органами из отдельных групп спекулянтов и контрабандистов, занимавшихся перепродажей денег и ценностей за границей и переправкой людей, желавших эмигрировать из России . А уголовное дело в отношении участников организации, получившей свое название только в процессе расследования, было полностью сфальсифицировано».

По свидетельству доктора исторических наук Владлена Измозика , попытки реабилитировать Николая Гумилева предпринимались и в хрущевскую «оттепель». Что, в частности, позволило бы начать публикацию его стихов. Однако это сделано не было. Между тем, как справедливо утверждает писатель и историк Елена Прудникова , в шестидесятые годы к вопросам реабилитации подходили более тщательно и всесторонне, нежели в конце восьмидесятых — начале девяностых.

Другой известный историк Лев Лурье считает, что «заговор Таганцева» существовал, поэт Гумилев в нем участвовал и погиб в схватке с большевистской властью.

— Принятое в 1992 году решение, скорее всего, объясняется двумя причинами, — сказал историк корреспонденту «Комсомолки». – Во-первых, вина Гумилева и его товарищей не была доказана с юридической точки зрения. Во-вторых, на сотрудников прокуратуры, вероятно, оказывала воздействие политическая обстановка, воцарившаяся после распада СССР . Чтобы еще раз показать: большевики были нетерпимы к интеллигенции.

Основал акмеизм, интересовался тайнами Востока

Жизнь и смерть Николая Гумилёва напоминают героическую сказку. Он был одним из ярчайших поэтов своего времени. Причём, в отличие от большинства современников, не исповедовал идеологию упадничества и пессимизма. Напротив, видя угасание символизма, создал в поэзии принципиально новое течение – акмеизм, провозглашающее ясность образов и мыслей. Увлекался тайнами Востока , но более всего его манила неизведанная Африка . Поэт дважды совершал долгие и опасные путешествия на африканский континент.

Когда грянула Первая мировая война, Николай Гумилев ушел на фронт добровольцем. Был в разведке, дослужился до офицерского звания, его дважды награждали Георгиевским крестом.

После Октябрьской революции Гумилев занимался тем, чем в его представлении и должен заниматься профессиональный литератор. Выступал с лекциями, читал стихи, руководил литературной секцией в хорошо известном сейчас петербуржцам Доме Мурузи . В 1919 году Горький основал издательство «Всемирная литература», которая занималась переводом произведений знаменитых зарубежных писателей. Николай Гумилев – здесь фактически второй после Горького человек. И все это происходило в голодном, холодном, можно сказать, вымирающем Петрограде .

Возможно, на основании этих фактов некоторые исследователи делают вывод, что Николай Гумилев лояльно относился к Советской власти, и в заговоре не участвовал. Хотя и мог знать о его существовании.

— Это маловероятно, — считает член Союза писателей России Ирина Измайлова . – Поэт не скрывал своего отрицательного отношения к новой власти, называл себя монархистом, прилюдно крестился перед храмами.

Встретились два Георгиевских кавалера

В конце весны 1918 года в Москве был образован Всероссийский национальный центр, филиалы которого существовали в ряде городов, включая Петроград. В организацию входили в основном представители недовольной новым режимом интеллигенции, среди которых был и профессор Санкт-Петербургского университета географ Владимир Таганцев. В задачу Центра в первую очередь входило налаживание жизни в освобожденных от большевиков городах.

Но чекисты вышли на след и разгромили Национальный центр. Таганцев чудом избежал ареста и создал в Петроградскую боевую организацию со схожими задачами.

— Николая Гумилева, который к этому времени окончательно разочаровался в большевистском режиме, вовлек в организацию один из руководителей ПБО, боевой офицер и Георгиевский кавалер Юрий Герман. — Их познакомил ученик знаменитого поэта Георгий Иванов , — говорит Лев Лурье. – Следует напомнить, что вскоре Гумилев был избран председателем Петроградского отдела Всероссийского Союза поэтов.

Из частично рассекреченных материалов дела Петроградской боевой организации: « Гумилев утверждает, что с ним связана группа интеллигентов, которой он сможет распоряжаться, и в случае выступления согласна выйти на улицу, но желал бы иметь в распоряжении для технических надобностей некоторую свободную наличность».

В феврале 1921 года на квартиру Гумилева пришел еще один руководителе ПБО Вячеслав Шведов. Он принес ленту для печатной машинки и значительную сумму денег. Все это предназначалось для печатания листовок и прокламаций.

Вот что вспоминала ученица Гумилева, поэтесса и прозаик Ирина Одоевская:

«Не рассчитав движения, я вдруг совсем выдвинула ящик и громко ахнула. Он был туго набит пачками кредиток.

Николай Степанович, какой вы богатый! Откуда у вас столько денег? - крикнула я, перебивая чтение.

Гумилев вскочил с дивана, шагнул ко мне и с треском задвинул ящик, чуть не прищемив мне пальцы.

Он стоял передо мной бледный, сжав челюсти, с таким странным выражением лица, что я растерялась. Боже, что я наделала!

Простите, - забормотала я, - я нечаянно… Я не хотела… Не сердитесь…

Он как будто не слышал меня, а я все продолжала растерянно извиняться. И он, взяв с меня клятву молчать, рассказал, что участвует в заговоре. Это не его деньги, а деньги для спасения России. Он состоит во главе ячейки и раздает их членам своей ячейки».

На пороге новой гражданской войны

Конец 1920 — начало 1921 года – тяжелое время для большевиков. Повсеместно вспыхивают крестьянские восстания, в Петрограде нарастает забастовочное движение, а в Кронштадте зреет мятеж.

По словам доктора исторических наук Владимира Черняева , восстание хотели начать в мае, когда растает лед и станет невозможным штурм острова. И одновременно с выступлениями в Петрограде. При этом на помощь восставшим могли подойти находящиеся поблизости английские и французские корабли.

Но события развивались стремительно. В конце февраля остановились практически все петроградские предприятия, проходят митинги, звучат политические лозунги. Среди агитаторов замечен и Николай Гумилев, который призывает к свержению власти большевиков.

В Кронштадте забастовки в бывшей столице восприняли как сигнал к началу действий: вспыхивает мятеж.

В Кремле осознают, что страна стоит на пороге новой, еще более страшной гражданской войны. На подавление восстания бросают лучшие части, которыми руководит Михаил Тухачевский . 18 марта после кровопролитных боев Красная Армия взяла Кронштадт.

В эти мартовские дни примерно восемь тысяч жителей острова по льду ушли вФинляндию . Они горели желанием отомстить за погибших товарищей. ПБО, а у организации были налажены связи с белоэмигрантскими кругами во многих странах, начинает готовить новое выступление. Для этого из Финляндии в Петроград Юрий Герман перебрасывает бывших участников Кронштадтского мятежа. У заговорщиков грандиозные планы, включая покушения на «хозяина Петрограда» Григория Зиновьева и наркома внешней торговли ЛеонидаКрасина . Однако сделать удалось немногое – лишь поджечь накануне 1 Мая трибуны на Дворцовой площади и заложить взрывчатку под гипсовую модель памятника Володарскому.

— Чекисты смогли завербовать некоторых из прибывающих контрреволюционеров, — говорит Владлен Измозик. – Один из них – боцман линкора «Петропавловск » — и вывел на Владимира Таганцева, арестованного 31 мая.

Профессор поверил чекисту

Для расследования этого дела из Москвы в Петроград приехал следователь Яков Агранов, одна из главных задач которого – выявить связь Петроградской боевой организации с зарубежными эмигрантскими центрами. В городе начинаются массовые аресты. «В 1921 году семьдесят процентов интеллигенции были одной ногой в стане врага. Мы должны были эту ногу ожечь», — заявил Агранов.

Но Гумилева пока не трогают. В день задержания Таганцева поэт был на пути вКрым , вернувшись в Петроград, продолжил заниматься подпольной работой.

А вот Владимир Таганцев все это время находился в подавленном состоянии: он даже пытался покончить жизнь самоубийством. Чтобы, не прибегая к пыткам, заставить подследственного давать показания, Агранов пообещал, что суд над членами ПБО будет открытым, никого не расстреляют, невиновных отпустят на свободу.

— Cо слов Таганцева Агранов уже знал, что Гумилев находится в резерве организации и связь с ним поддерживается через к тому времени уже погибших Германа и Шведова , — утверждает Лев Лурье.

На допросах поэт держался мужественно. Он не назвал ни одного члена ПБО, кроме уже погибших, настаивал на том, что играл в организации второстепенную роль.

Никакого открытого суда, обещанного Яковым Аграновым , не было. Приговор вынесла коллегия ВЧК.

— Мне известно, что существует до сих пор засекреченное письмо Якова Агранова на имя Феликса Дзержинского, — говорит Измозик. – Автор возмущается, что ему не дали выполнить обещание, которое он дал Таганцеву.

Есть и такая, правда, документально не подтвержденная версия. В последний момент Владимир Ленин все же согласился сохранить жизнь знаменитому поэту. Но, узнав об этом, петроградские власти во главе с Григорием Зиновьевым настояли на том, чтобы приговор как можно быстрее был приведен в исполнение.

Это — интересно

1. Программу ПБО смело можно назвать социалистической: упразднение однопартийной системы; уравнивание всех политических партий и групп в правах; отказ от восстановления привилегий и частных владений, утраченных в революцию; передача земли крестьянам; развитие аренды и концессий предприятий, торгового и частного банковского капитала; государственный контроль над производством; аннулирование займов и долгов России; деполитизация и укрепление армии; пересмотр мирных договоров, заключенных большевиками c зарубежными государствами.

2. По делу «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева» 1921 году арестовали 833 человека. Расстреляно по приговору или убито при задержании 96 человек, отправлено в концентрационный лагерь 83, освобождено из заключения 448. Судьба многих членов ПБО по-прежнему остается неизвестной.

3. Владимир Николаевич Таганцев родился в 1889 году. выпускник физико-математический факультета Санкт-Петербургского университета. После завершения учебы был оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию.

Изучал ледники Азии , составлял карту почвенных зон Кокандского уезда Ферганской области. За исследования в Туркестанском хребте был награжден малой серебряной медалью Географического общества.

В апреле 1919 его избрали преподавателем на кафедре географии Петроградского университета. Расстрелян 29 августа 1921 года.

О Н.С. Гумилеве так и хочется пофантазировать, что было бы, если бы он остался жив. И кстати, этим время от времени занимаются писатели и историки, в разной степени давая волю воображению.

Потому что погиб слишком рано, слишком странно и на «перекрестке эпох». У него всего много: людей, зверей, птиц, любви, печали, веселья, ревности, иронии. Если дружить, то с Люцифером. Если любить – то какое-нибудь благородное сердце. И от этой любви непременно пострадать. К этому витальному многообразию, в котором сама смерть обаятельна, совсем не вяжется нелепое, дикое обвинение в контрреволюционном заговоре и поспешный расстрел, без выяснения обстоятельств.

Мне кажется, Н.С., не будь он расстрелян, вполне бы мог стать культовым советским поэтом, в одном ряду с Маяковским и Есениным . Кроме того, что он не писал антисоветских стихов, он был героически безупречен, с точки зрения биографии. В мирное время методично сбегал в Африку , в военное — рискуя собой, спасал людей, ходил в разведку, получив три Георгиевских креста. Он как будто придумал себе свою личную Тайгетскую скалу и регулярно с нее прыгал, тренируя выносливость и убеждая всех, что преодолел свое «человеческое» — и в жизни, и в поэзии.

Тогда литературе как раз были нужны не «поэты-гражданины » (это было опасно) и не «поэты-пророки» (это было еще опасней), а «поэты-герои».

Как и в случае с Мандельштамом , точная дата смерти и место его могилы неизвестны. Широкому читателю остался только миф, навеки приклеивший Н.С. ярлык «первого мужа Ахматовой ». Очень жаль.

Из поэмы «Память»:

…Память, ты рукою великанши

Жизнь ведешь, как под уздцы коня,

Ты расскажешь мне о тех, что раньше

В этом теле жили до меня.

Самый первый: некрасив и тонок,

Полюбивший только сумрак рощ,

Лист опавший, колдовской ребенок,

Словом останавливавший дождь.

Дерево да рыжая собака

— Вот кого он взял себе в друзья,

Память, память, ты не сыщешь знака,

Не уверишь мир, что то был я.

И второй… Любил он ветер с юга,

В каждом шуме слышал звоны лир,

Говорил, что жизнь - его подруга,

Коврик под его ногами - мир…

Следователь, допрашивавший Гумилева, не знал, кого отправляет на расстрел.

Николай Гумилев, чьи стихи были изъяты из литературного обращения во второй половине 1920-х годов, являл собой образ литературного теоретика, который искренне верил в то, что художественное слово способно не только влиять на умы людей, но и преобразовывать окружающую действительность.

Творчество легенды Серебряного века напрямую зависело от его мировоззрения, в котором главенствующую роль занимала идея торжества духа над плотью. На протяжении всей жизни прозаик намеренно загонял себя в тяжелые, сложно разрешимые ситуации по одной простой причине: только в момент крушения надежд и утрат к поэту приходило подлинное вдохновение.

Детство и юность

3 апреля 1886 года у корабельного врача Степана Яковлевича Гумилева и его жены Анны Ивановны родился сын, которого назвали Николаем. Семейство проживало в портовом городе Кронштадте, а после отставки главы семьи (1895 год) они переехали в Петербург. В детстве писатель был крайне болезненным ребенком: каждодневные головные боли доводили Николая до исступления, а повышенная чувствительность к звукам, запахам и вкусам делала его жизнь практически невыносимой.

Во время обострения мальчик был полностью дезориентирован в пространстве и нередко лишался слуха. Его литературный гений проявился в возрасте шести лет. Тогда он написал свое первое четверостишие «Живала Ниагара». В Царскосельскую гимназию Николай поступил осенью 1894 года, однако проучился там только пару месяцев. Из-за своего болезненного вида Гумилев неоднократно подвергался насмешкам со стороны сверстников. Дабы не травмировать и без того нестабильную психику ребенка, родители от греха подальше перевели сына на домашнее обучение.

1900–1903 годы семейство Гумилевых провело в Тифлисе. Там сыновья Степана и Анны поправляли здоровье. В местном учебном заведении, где поэт проходил обучение, было опубликовано его стихотворение «Я в лес бежал из городов…». Через некоторое время семейство вернулось в Царское Село. Там Николай возобновил обучение в гимназии. Его не увлекали ни точные, ни гуманитарные науки. Тогда Гумилев был одержим творчеством и все время проводил за прочтением его работ.

Из-за неправильно расставленных приоритетов Николай начал существенно отставать от программы. Только стараниями директора гимназии – поэта-декадента И.Ф Анненского – Гумилев весной 1906 года сумел получить аттестат зрелости. За год до выпуска из учебного заведения на средства родителей была издана первая книга стихов Николая «Путь конквистадоров».

Литература

После экзаменов поэт отправился в Париж. В столице Франции он посещал лекции по литературоведению в Сорбонне и был завсегдатаем на выставках картин. На родине писателя Гумилев издавал литературный журнал «Сириус» (вышло 3 номера). Благодаря Гумилеву посчастливилось познакомиться и с , и с , и с . Поначалу мэтры скептически относились к творчеству Николая. Стихотворение «Андрогин» помогло признанным деятелям искусства увидеть литературный гений Гумилева и сменить гнев на милость.

В сентябре 1908-го прозаик отправился в Египет. В первые дни пребывания за границей он вел себя как типичный турист: осматривал достопримечательности, изучал культуру местных племен и купался в Ниле. Когда средства кончились, писатель начал голодать и ночевал на улице. Парадоксально, но эти трудности никоим образом не надломили писателя. Лишения вызвали в нем исключительно положительные эмоции. По возвращении на родину он написал несколько стихотворений и рассказов («Крыса», «Ягуар», «Жираф», «Носорог», «Гиена», «Леопард», «Корабль»).

Мало кто знает, но за пару лет до поездки он создал цикл стихов под названием «Капитаны». Цикл состоял из четырех произведений, которые объединяла общая идея путешествий. Жажда новых впечатлений подтолкнула Гумилева к изучению Русского Севера. Во время знакомства с городом Беломорском (1904 год) в лощине устья реки Индель поэт увидел высеченные на каменном склоне иероглифы. Он был уверен, что нашел легендарную Каменную книгу, которая, по поверьям, содержала первоначальные знания о мире.

Из переведенного текста Гумилев узнал, что правитель Фэб похоронил на острове Немецкий кузов сына и дочь, а на острове Русский кузов - жену. При содействии императора Гумилев организовал экспедицию на Кузовской архипелаг, где вскрыл древнюю гробницу. Там он обнаружил уникальный «Гиперборейский» гребень.

По легенде, передал находку во владение балерине . Ученые предполагают, что гребень до сих пор лежит в тайнике особняка Кшесинской в Петербурге. Вскоре после экспедиции судьба свела литератора с фанатичным исследователем Черного континента – академиком Василием Радловым. Поэту удалось уговорить этнолога зачислить его помощником в Абиссинскую экспедицию.

В феврале 1910-го после головокружительной поездки в Африку он вернулся в Царское Село. Несмотря на то что его возвращение было вызвано опасной болезнью, от былого упадка духа и декадентских стихов не осталось и следа. Закончив работу над сборником стихов «Жемчуга», прозаик вновь уехал в Африку. Из путешествия он вернулся 25 марта 1911 года в санитарной кибитке с приступом тропической лихорадки.

Вынужденное затворничество он использовал для творческой переработки собранных впечатлений, которые впоследствии вылились в «Абиссинские песни», вошедшие в сборник «Чужое небо». После поездки на Сомали свет увидела африканская поэма «Мик».

В 1911 году Гумилев основал «Цех поэтов», в который входили многие представители литературного бомонда России ( , Владимир Нарбут, Сергей Городецкий). В 1912 году Гумилев заявил о появлении нового художественного течения – акмеизма. Поэзия акмеистов преодолела символизм, вернув в моду строгость и стройность поэтической структуры. В том же году акмеисты открыли собственное издательство «Гиперборей» и одноименный журнал.

Также Гумилев в качестве студента был зачислен в Петербургский университет на историко-филологический факультет, где изучал старофранцузскую поэзию.

Первая мировая война разрушила все планы писателя - Гумилев ушел на фронт. За храбрость, проявленную во время военных действий, он был возведен в звание офицера и удостоен двух Георгиевских крестов. После революции писатель полностью отдался литературной деятельности. В январе 1921 года Николай Степанович стал председателем Петроградского отдела Всероссийского союза поэтов, а в августе этого же года мэтра задержали и заключили под стражу.

Личная жизнь

Первую жену – – писатель встретил в 1904 году на балу, приуроченном к празднованию Пасхи. В то время пылкий юноша во всем старался подражать своему кумиру : он носил цилиндр, завивал волосы и даже слегка подкрашивал губы. Уже через год после знакомства он сделал претенциозной особе предложение и, получив отказ, погрузился в беспросветную депрессию.

Из биографии легенды Серебряного века известно, что из-за неудач на любовном фронте поэт дважды пытался свести счеты с жизнью. Первая попытка была обставлена со свойственной Гумилеву театральной напыщенностью. Горе-кавалер поехал в курортный город Турвиль, где планировал утопиться. Планам критика не суждено было сбыться: отдыхающие приняли Николая за бродягу, вызвали полицию и, вместо того чтобы отправиться в последний путь, литератор отправился в участок.

Узрев в своей неудаче знак свыше, прозаик написал Ахматовой письмо, в котором вновь сделал ей предложение. Анна в очередной раз ответила отказом. Убитый горем Гумилев решил во что бы то ни стало завершить начатое: он принял яд и отправился дожидаться смерти в Булонский лес Парижа. Попытка снова обернулась позорным курьезом: тогда его тело подобрали бдительные лесничие.

В конце 1908 года Гумилев вернулся на родину, где продолжил добиваться расположения молодой поэтессы. В итоге настойчивый парень получил согласие на брак. В 1910-м пара обвенчалась и отправилась в свадебное путешествие в Париж. Там у литераторши случился бурный роман с художником Амедео Модильяни. Николай, дабы сохранить семью, настоял на возвращении в Россию.

Через год после рождения сына Льва (1912–1992) в отношениях супругов случился кризис: на замену безоговорочному обожанию и всепоглощающей любви пришли безразличие и холодность. Пока Анна на светских раутах оказывала знаки внимания молодым писателям, Николай также искал вдохновения на стороне.

В те годы музой литератора стала актриса мейерхольдовского театра Ольга Высотская. Молодые люди познакомились осенью 1912 года на праздновании юбилея , а уже в 1913-ом на свет появился сын Гумилева – Орест, о существовании которого поэт так и не узнал.

Полярность во взглядах на жизнь привела к тому, что в 1918 году Ахматова и Гумилев разошлись. Едва освободившись от оков семейной жизни, поэт встретил свою вторую жену – Анну Николаевну Энгельгардт. С потомственной дворянкой литератор познакомился на лекции Брюсова.

Современники прозаика отмечали безмерную глупость девушки. По словам Всеволода Рождественского, Николая ставили в тупик ее лишенные всякой логики суждения. Ученица писателя Ирина Одоевцева говорила, что избранница мэтра не только по внешности, но и по развитию казалась 14-летней девочкой. Супруга литератора и его дочь Елена умерли от голода во время . Соседи рассказывали, что от слабости Анна не могла шевелиться, и крысы ели ее на протяжении нескольких дней.

Смерть

3 августа 1921 года поэт был арестован как соучастник антибольшевистского заговора «Петроградской боевой организации В. Н. Таганцева». Коллеги и приятели литератора (Михаил Лозинский, Анатолий Луначарский, Николай Оцуп) тщетно пытались реабилитировать Николая Степановича в глазах руководства страны и вызволить его из заточения. Близкий друг вождя мирового пролетариата также не остался в стороне: он дважды обращался к с просьбой о помиловании Гумилева, но Владимир Ильич остался верен своему решению.

24 августа вышло постановление Петроградской ГубЧК о расстреле участников «Таганцевского заговора» (всего 56 человек), а 1 сентября 1921 года в газете «Петроградская правда» был опубликован расстрельный список, в котором тринадцатым значился Николай Гумилев.

Свой последний вечер поэт провел в литературном кружке, окруженный боготворящей его молодежью. В день ареста писатель по обыкновению засиделся с учениками после лекций и возвращался домой далеко за полночь. На квартире прозаика была организована засада, о которой мэтр никоим образом знать не мог.

После заключения под стражу в письме, адресованном жене, литератор заверял ее в том, что беспокоиться не о чем, и просил выслать ему томик и табак. Перед расстрелом Гумилев написал на стене камеры:

«Господи, прости мои прегрешения, иду в последний путь».

Спустя 70 лет со дня смерти именитого поэта были рассекречены материалы, доказывающие, что заговор был полностью сфабрикован сотрудником НКВД Яковом Аграновым. В связи с отсутствием состава преступления в 1991 году дело писателя было официально закрыто.

Доподлинно неизвестно, где захоронен литератор. Со слов бывшей супруги прозаика Анны Ахматовой, его могила расположена в черте города Всеволожска близ микрорайона Бернгардовки у порохового погреба на Ржевском артиллерийском полигоне. Именно там, на берегу реки Лубья, и по сей день стоит памятный крест.

Литературное наследие легенды Серебряного века сохранилось как в поэзии, так и в прозе. В 2007-ом году певец наложил текст стихотворения именитого деятеля искусств «Однообразные мелькают…» на музыку Анатолия Бальчева и явил миру композицию «Романс», на которую в том же году был снят клип.

Библиография

• «Дон Жуан в Египте» (1912 год);
• «Игра» (1913 год);
• «Актеон» (1913 год);
• «Записки кавалериста» (1914–1915 года);
• «Черный генерал» (1917 год);
• «Гондла» (1917 год);
• «Дитя Аллаха» (1918 год);
• «Душа и тело» (1919 год);
• «Молодой францисканец» (1902 год);
• «По стенам опустевшего дома…»(1905 год);
• «Так долго сердце боролось…» (1917 год);
• «Ужас» (1907 год);
• «У меня не живут цветы…» (1910 год);
• «Перчатка» (1907 год);
• «Нежно-небывалая отрада» (1917 год);
• «Колдунья» (1918 год);
• «Иногда я бываю печален…» (1905 год);
• «Гроза ночная и темная» (1905 год);
• «В пустыне» (1908 год);
• «Африканская ночь» (1913 год);
• «Любовь» (1907 год)

опыт источниковедческого анализа

ВВЕДЕНИЕ

Работа посвящена истории осмысления смерти Н. С. Гумилёва, причем событие это исследуется как литературный факт. Как известно, это понятие наиболее отчетливо сформулировано Ю. Н. Тыняновым. Любой факт писательской биографии, как и вся биография в целом, утверждал исследователь, может, при известном стечении обстоятельств, стать литературным фактом. И наоборот, «то, что сегодня литературный факт, то назавтра становится простым фактом быта, исчезает из литературы» . Понятие, утвержденное Тыняновым. ныне активно используется филологами. Обстоятельствами, превращающими факт биографии в литературный факт, могут быть: тяжелая судьба, необычное общественное положение, семейные трудности, гонения со стороны властей и т.д. В большинстве же случаев главной причиной «беллетризации» биографии писателя становится его преждевременная (насильственная, загадочная) смерть.

Истории мировой литературы известно немало случаев превращения писательской смерти из биографического факта в факт литературный. Особенно часто подобной трансформации подвергались биографии писателей, живших в авторитарных, деспотических государствах. Известна история гибели философа Сенеки и поэта Лукана, вскрывших себе вены по приказу императора Нерона. Известна судьба французского поэта Андре Шенье, казненного якобинцами. Наконец, известна участь русского поэта-декабриста Кондратия Рылеева, повешенного за покушение на цареубийство. Об этих и многих других писателях после их смерти было создано множество романтических легенд, малодостоверных жизнеописаний и прочих сочинений, более относящихся к художественной литературе, нежели к истории. Не случайно многие из подобных сочинений рассматриваются исследователями с точки зрения того литератрного жанра, в котором они написаны. Сугубо исторический подход здесь попросту неуместен.

Проблема борьбы художника с тиранией была в ХIХ — начале ХХ века особенно актуальна для России — самодержавного государства, где подавлялись любые антимонархические действия, а любая оппозиционная мысль встречала отпор со стороны цензурного ведомства. «Полицейская стихия отравила нашу мысль, исказила наши интересы, приобрела над нами внутреннее господство», — писал критик Ю. И. Айхенвальд о своем поколении — интеллигентах начала ХХ века, которые «литературу понимали как скрытую борьбу с самодержавием и лишь постольку ценили слово своих поэтов» . О склонности русской интеллигенции «канонизировать имена, а не произведения» писал историк литературы И. Н. Розанов . О существовавшей на рубеже ХIХ — ХХ веков традиции взгляда на литературу как на средство идеологической борьбы размышляет современный исследователь Е. Добренко . В российских демократических кругах того времени бытовал культ поэта — борца с тиранической властью (помимо Рылеева, к таковым причислялись Радищев, Пушкин, Огарев, Некрасов, Шевченко и другие).

Пришедшие в 1917 году к власти большевики повели еще более непримиримую, чем царское правительство, борьбу с оппозиционно мыслящими литераторами. В результате сотни писателей были вынуждены покинуть родину. Вновь актуализировалась идеологема «тирании», временно утратившая остроту после февраля 1917 г. Гнет царской власти сменился гнетом власти большевистской.

В результате этих событий к началу 20-х годов в России сложилась новя модель противостояния «власть — интеллигенция». Значительная часть российской интеллектуальной элиты (как на родине, так и за рубежом) занимала твердые антибольшевистские позиции. Выработанная десятилетиями традиция противоборства требовала появления нового героя, приносящего себя в жертву за освободительную идею. Причем таким героем должен был стать именно поэт.

Осенью 1921 года советские газеты сообщили, что в Петрограде за участие в контрреволюционном заговоре расстрелян Николай Гумилёв. Смерть знаменитого поэта вызвала в эмиграции волну некрологов и мемуарных статей. Авторами подчас были весьма дальние знакомые Гумилёва, при жизни толком не знавшие его творчества. Гибель поэта от рук чекистов оказалась в ряде случаев лишь поводом для написания антибольшевистской статьи. Срабатывала старая схема — «тираны убили поэта», — менялось только обличие тиранов. Все условия превращения этой смерти в очередной литературный факт (по Тынянову) были налицо.

Созданию посмертных легенд о Гумилёве способствовло также его литературное поведение, которое можно определить как поведение романтического героя. Офицер, георгиевский кавалер, путешественник, дуэлянт... Начальные звенья этой цепи выглядели превосходным «подтверждением» позднейших общественно-политических черт: монархист, враг большевизма, участник заговора... Все детали романтического образа четко укладывались в заранее приготовленную схему: отважный путешественник и герой войны просто не мог не стать героем антибольшевистской борьбы. Из биографических реалий извлекалось лишь то, что соответствовало «легендарному» образу борца с тиранией. Лишнее — в публицистическом пылу отбрасывалось, сгоряча забывалось. Политическая злоба дня диктовала свои условия правдивой мемуаристике. В итоге — смерть Гумилёва в восприятии современников явилась очередным трагическим этапом российского противостояния поэта и тирана, и осмыслялась уже не в качестве исторического факта, но факта литературного.

Трансформация эта имела, впрочем, и ряд объективных причин. «Таганцевское дело», по которому проходил Гумилёв, велось в атмосфере строжайшей секретности. Никто из знакомых и родственников поэта не был допущен к нему во время следствия. Официальная информация была скудной и неубедительной.

И ныне в распоряжении исследователей немного фактов о последних днях жизни Гумилёва. С достаточной вероятностью известно лишь то, что поэт был арестован 3 августа 1921 года, некоторое время находился во внутренней тюрьме Петроградской ЧК и казнен не позднее 27 августа (в этот день в «Известиях ВЦИК» появилось первое сообщение о расстреле участников заговора). Наиболее подробное официальное извещение об окончании «таганцевского дела» опубликовано 1 сентября 1921 г. в «Петроградской правде». Там, в частности, говорится:

«Гумилёв, Николай Степанович, 33 л., б. дворянин, филолог, поэт, член коллегии «Изд-во Всемирной литератруы», беспартийный, б. офицер. Участник П. Б. О. (Петроградской боевой организации. — А. М.), активно содействовал составлению прокламаций к.-револ. содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности».

О днях, проведенных Гумилёвым в заключении, свидетельств практически не сохранилось. Дошли лишь слухи, передаваемые из вторых или третьих рук. Мемуары следователей Губчека, уцелевших соседей по камере и исполнителей приговора на сегодняшний день не известны. В точности не установлены дата и место расстрела. Даже способ казни вызывал в эмигрантских кругах некоторые сомнения.

В атмосфере подобной таинственности — в добавление к романтической биографии — возникали разнообразные, порой совершенно невероятные легенды о гибели Гумилёва. Это касалось прежде всего русского зарубежья, где с начала 20-х годов выходили десятки литературных журналов и газет, и где к этому времени обосновались многие из петербургских знакомых Гумилёва.

Именно их усилиями в последующие десятилетия была создана обширная мемуарная Гумилёвиана. Внесли в нее вклад и коллеги поэта по издательству «Всемирная литература», и слушатели его лекций в Институте живого слова, и участники семинаров «Звучащая раковина». В 1918-1921 годах Гумилёв находился в центре литературной жизни Петрограда и потому запомнился многим. Воспоминания о поэте писались и «по свежим следам», и спустя многие годы после его гибели; как друзьями Гумилёва, так и его шапочными знакомыми. Некоторых авторов — намеренно или случайно — подводила память, у иных были всякого рода личные счеты с Гумилёвым... Эти и другие причины породили впечатляющую разноголосицу мнений о гибели поэта.

В советской печати 1921 — 1986 годов никакой разноголосицы не было. Здесь существовала единственно допустимая версия о причинах гибели Гумилёва, за основу которой было взято вышеприведенное официальное сообщение. Никаких отступлений от этой версии не допускалось. Воспоминания современников о Гумилёве в СССР, как правило, не публиковались, а редкие их фрагменты, прорывавшиеся в печать, носили крайне тенденциозный характер. Похвалы в адрес Гумилёва допускались (в научной печати) лишь в 20-е годы, да в середине 60-х годов несколько смягчилось отношение к расстрелянному поэту. В целом же 60-летний запрет на само имя Гумилёва держался строго.

Семидесятые и начало восьмидесятых были, в целом, периодом ужесточения печатных санкций против имени Гумилёва в СССР. Эпохой возвращения Гумилёва к отечественному читателю стали времена «перестройки». Начиная с апреля 1986 года в советскую печать начали просачиваться отдельные произведения поэта, появились биографические очерки, литературоведческие статьи. В ряде публикаций было поставлено под сомнение участие Гумилёва в заговоре. На эту тему в конце 80 — начале 90-х годов велась оживленная дискуссия в печати. Итогом ее стала реабилитация Гумилёва в 1992 году.

Однако до настоящего времени смерть Гумилёва остается предметом политических спекуляций. Большинство публикаций о заговоре и реабилитации содержат, в той или иной степени, элемент конъюнктуры. Объективного обзора источников по данной проблеме не существует. В настоящей работе свидетельства и исследования о смерти Гумилёва впервые рассматриваются вне заранее выбранной их оценки и вне эмоционального к ним отношения.

Полностью реконструировать жизнь Гумилёва в 1918-1921 годы или по меньшей мере четко отделить в материалах правду от вымысла пока не представляется возможным. Поэтому в работе, как правило, не оценивается степень достоверности тех или иных текстов, а лишь предпринимается попытка их систематизированного обзора. Предыстория и сам факт гибели Гумилёва в воспоминаниях современников и исследованиях филологов рассматриваются здесь в качестве коллективного литературного произведения, где факты неразделимо переплетены с легендами. В ряде случаев кратко описываются причины появления тех или иных легенд, их литературная, историческая и политическая обусловленность, а также закономерности развития.

В работе не рассматриваются юридические аспекты обстоятельств смерти Гумилёва (принципы ведения следствия, адекватность вины приговору и т.д.). Используются лишь мемуарные, публицистические, литературно-художественные и литературоведческие работы. Основной метод исследования — историко-филологический.

Ограничения, налагаемые на объем дипломной работы, не позволяют произвести обзор всех известных источников, содержащих материалы о гибели Гумилёва. Однако приведенная выборка вполне репрезентативна.

Значительная часть используемых в работе источников — публикации в периодической печати. На сегодняшний день существует несколько сборников, целиком или частично посвященных воспоминаниям и исследованиям о Гумилёве. Наиболее представительные из них именуются в работе сокращенно (а номер цитируемой страницы — через запятую):

Николай Гумилёв в воспоминаниях современников. М., 1990. — Воспоминания.

Жизнь Николая Гумилёва: Воспоминания современников. Л., 1991. — Жизнь Гумилёва.

Николай Гумилёв. Исследования и материалы. Библиография. СПб., 1994. — Исследования.

В отдельных случаях допускается отступление от хронологического принципа. В цитатах сохранены некоторые орфографические и пунктуационные особенности первоисточника.

ГЛАВА 1. ГРУППА ВЕРСИЙ «АКТИВНЫЙ УЧАСТНИК ЗАГОВОРА»

Первое конкретное свидетельство о причастности Гумилёва к заговору относится к 1926 г. Журналист Б. О. Харитон вспоминает, как Гумилёв в дни кронштадтского восстания показывал ему контрреволюционные прокламации. Их, считает Харитон, следовало передать на хранение в более безопасное место, но Гумилёв никак на это не соглашался .

О другом эпизоде, также произошедшем в кронштадтские дни, вспоминает друг Гумилёва Г. В. Иванов: «Две молодые студистки встретили Гумилёва, одетого в картуз и потертое летнее пальто с чужого плеча». Как выяснилось, поэт шел «в рабочие кварталы вести агитацию среди рабочих». По мнению Иванова, Гумилёв «уже состоял тогда в злосчастной «организации», из-за участия в которой погиб»

Схожую ситуацию изобразила в своих мемуарах И. В. Одоевцева. Однажды, вспоминает она, Гумилёв появился в Доме литераторов в каком-то фантастическом костюме: поношенное пальто, громадные валенки, вязаная шапка, за плечами заплатанный мешок. На недоуменные вопросы знакомых поэт отвечал, что идет «агитировать на Васильевский остров», а оделся так, «чтобы внушить пролетариям доверие» .

На этом мемуарные переклички Иванова и Одоевцевой не заканчиваются. В одной из статей Иванов пишет, что зимой 1921 года Гумилёв вступил в заговор, приняв предложение, присланное с молодым офицером. Спустя несколько месяцев Гумилёв якобы показывал Иванову собственноручно написанную прокламацию, где содержался призыв к рабочим поддержать восставших кронштадтских матросов. Эту прокламацию, сообщает мемуарист, Гумилёв потерял в своей квартире среди старых рукописей и поленился искать. Пришедшие же с обыском чекисты, заключает Иванов, искать не поленились и нашли прокламацию .

В воспоминаниях Одоевцевой похожий эпизод произошел во время ее последней встречи с Гумилёвым, в начале лета 1921 г. Зайдя к поэту в гости, Одоевцева якобы застала его за странным занятием: Гумилёв стоял перед большой книжной полкой, брал книгу за книгой и быстро их перелистывал. Оказалось, он искал «черновик кронштадтской прокламации», заложенный им в одну из книг. Вскоре Гумилёв прекратил поиски черновика: «верно, я его сжег». Однако после ареста Гумилёва, добавляет Одоевцева, при обыске чекисты искали более умело и тщательно, и нашли черновик.

В статьях последующих лет Иванов приводит еще несколько «доказательств» причастности Гумилёва к заговору. Так, по мнению мемуариста, Гумилёв не только «писал прокламации» и «агитировал в Кронштадтские дни», но и «хранил оружие» . (Эту версию оспорил В. Ф. Ходасевич, напомнивший, что в хранении оружия Гумилёв, согласно официальному сообщению, не обвинялся. Что же касается агитации Гумилёва среди рабочих, то она, по мнению Ходасевича, «сводилась к нескольким словам, однажды произнесенным на улице, и не имела никакого отношения к таганцевскому делу» .) В другой статье Иванов сообщает, что во время поездки в Крым летом 1921 г. «Гумилёв и его товарищ по заговору заводили в крымских портах среди уцелевших офицеров и интеллигенции связи, раздавали, кому надо, привезенное в адмиральском поезде из Петербурга оружие и антисоветские листовки» .

Где заговор — там и конспирация. Некоторые мемуаристы весьма высоко оценивали «конспиративный талант» Гумилёва. Так, невестка поэта А. А. Гумилёва вспоминает, что о расстреле своего знаменитого родственника узнала только из газет, поскольку «несмотря на дружеские отношения с братом, поэт скрыл от него, от всей семьи и даже от матери, с которой был так откровенен, свое участие в заговоре» .

Те же мотивы встречаются и в воспоминаниях С. К. Маковского: «Многие тогда мечтали в Петербурге о восстановлении романовской монархии, не одна возникала контрреволюционная организация», однако «никто не догадывался, что Гумилёв состоит в тайном обществе, замышлявшем переворот». Это, по словам мемуариста, особенно странно, поскольку Гумилёв «никогда не скрывал своих убеждений» и «воображал, что прямота, даже безбоязненная дерзость — лучшая защита от большевистской подозрительности» .

О «конспиративной» жизни Гумилёва, спрятанной от семьи и друзей, пишет Г. В. Месняев, один из первых биографов поэта (лично его знавший). Повесть Месняева «В панцыре железном» составлена из антибольшевистских легенд о Гумилёве, распространенных в эмигрантских кругах .

И. В. Одоевцева, напротив, считала, что конспирация в «таганцевской группе» была очень неумелой. В книге «На берегах Невы» Одоевцева вспоминает, как гуляя с Гумилёвым в мае 1921 года по Петрограду, она узнала, что у ее спутника неподалеку назначена «конспиративная встреча», о которой «никто не должен знать» . К весне 1921 г. относятся и эпизод с револьвером, за которым Гумилёв, по словам Одоевцевой, заходил к кому-то во время прогулки с ней, и сцена с пачками денег «для спасения России», которые мемуаристка, по ее словам, нечаянно обнаружила у Гумилёва в ящике стола . Подобная легкомысленность поэта показалась подозрительной Е. А. Евтушенко, заметившему в статье 1986 года, что Гумилёв-конспиратор у Одоевцевой действует «слишком по-мальчишески» .

В более поздних — устных — воспоминаниях Одоевцева настаивала на несомненной причастности Гумилёва к заговору, о котором, из-за «наивной идеалистической конспирации», знали «очень и очень многие». В поведении Гумилёва, отмечает писательница, «не было даже того минимума осторожности, который необходим каждому, живущему под большевиками, а тем более — участнику подпольной работы» .

Фактическая сторона воспоминаний Одоевцевой вызвали немало негативных отзывов. Так, Н. Я. Мандельштам назвала Одоевцеву с Ивановым «чудовищными врунами», а вышеупомянутую сцену последней встречи Одоевцевой и Гумилёва — «мерзкой ложью» . Однако поэт О. Н. Хлебников, встречавшийся с Одоевцевой в конце 80-х, считал, что создавая образ Гумилёва-заговорщика, мемуаристка «преследовала вполне благородную цель: привлечь к его имени интерес западной публики и издателей» .

Своеобразный итог этой дискуссии подвел литературовед Ю. В. Зобнин, указавший, что в зарубежной читательской аудитории Гумилёв «традиционно воспринимался как символ некоей «оппозиционности»» — не случайно «вокруг имени поэта создавался непременный ореол «мученичества» и «рыцарства»» .

Публикации о смерти Гумилёва в СССР являлись, по сути, перепечатками официального сообщения «Петроградской правды». Например: «Поэт Н. Гумилёв в конце августа расстрелян по приговору Петербургской (так! — А. М.) Ч.К. за участие в белогвардейском заговоре» . Подобная формулировка — с незначительными вариациями — будет завершать все публикации о Гумилёве вплоть до 1986 г.

До 1927 г. имя Гумилёва в СССР разрешено упоминать в нейтральном и даже положительном контексте (без указания причин смерти). В эти годы издаются его стихи, переводы и проза . Имя Гумилёва в скрытом виде присутствует в сборниках стихов его товарищей . Есть основания полагать, что посвящение Г. В. Адамовичем своего сборника стихов памяти Андре Шенье является «зашифрованным» посвящением Гумилёву . Стихи расстрелянного поэта входят в представительные антологии .

Выходят в 20-е годы и статьи о Гумилёве — нередко с глухими намеками на обстоятельства гибели. Так, Г. Е. Горбачев в обзоре поэтических сборников 1921 года пишет, что из всех «питерских буржуазных поэтов» Гумилёв один «не остался чужд социальной борьбы современности», правда, «он участвовал в ней как контр-революционер» . Литературовед В. Е. Евгеньев-Максимов в 1927 г. констатировал, что «главарь акмеизма» Гумилёв «принял участие в политической борьбе и погиб в ней». На чьей стороне боролся Гумилёв, Евгеньев-Максимов не уточняет, считая это, вероятно, общеизвестным фактом .

Необычное воплощение нашел образ Гумилёва в беллетристических мемуарах М. А. Зенкевича. Написанная в жанре «сыпнотифозного бреда» (авторское определение), книга воспоминаний Зенкевича «Мужицкий сфинкс» была закончена в конце 20-х годов, однако первая ее публикация в России относится к началу 90-х. На страницах книги происходит встреча автора с призраком убитого Гумилёва. Поэт является Зенкевичу в уланской форме с аксельбантами, при шпорах и с «георгиями» на груди. Приятели гуляют по Петербургу, посещают редакцию «Аполлона», заглядывают в «Бродячую собаку», присутствуют при убийстве Урицкого... В конце прогулки Гумилёв приводит Зенкевича на тайное заседание Петроградской боевой организации, где профессор Таганцев читает доклад «О будущем государственном устройстве России». По дороге с заседания часовой-красноармеец вручает Зенкевичу номер «Петроградской правды» со списком расстрелянных по «таганцевскому делу». Этот листок Зенкевич, придя домой, бросает в камин по совету сидящего рядом... Гумилёва .

В конце 20-х годов наступление на «буржуазные пережитки» в литературе повела рапповская критика. В. В. Ермилов, к примеру, называет Гумилёва «энергичнейшим бойцом белого стана» . По мнению В. М. Саянова, «все Гумилёвское восприятие жизни после революции» подытожено в стихотворении «Заблудившийся трамвай». В нем, считает Саянов, присутствует ожидание Гумилёвым собственной гибели и «ощущение того, что конквистадорам разгромленного буржуазного ренессанса «трудно дышать и больно жить» в РСФСР» .

А. П. Селивановский в статье 1934 года называет Гумилёва «русским фашистом» (аргумент — цитаты из «Заблудившегося трамвая»), а заодно и «врагом пролетарской революции с начала и до конца». Гумилёв, по мнению критика, «всем своим инстинктом и в то же время осознанно» ненавидел пролетариат, и потому встретил революцию «без колебаний — в том смысле, что он был заранее подготовлен к контрреволюционной позиции» .

Тема «Гумилёв и фашизм», затронутая Селивановскким в угоду политической конъюнктуре 1930-х годов, неожиданно всплывает в более поздних воспоминаниях поэтессы Н. А. Павлович. Сообщая о «неприятии Октябрьской революции» Гумилёвым и большинством поэтов его круга, мемуаристка добавляет, что некоторые из эмигрировавших учеников мэтра за границей «докатились до обслуживания фашистов» . Неясно, кого конкретно имеет в виду Павлович, но в любом случае обвинение это — абсолютно немотивированное. Впрочем, имя Гумилёва играло не последнюю роль в нацистской пропаганде на оккупированной территории СССР: в 1943 г. в Одессе была издана книга его стихов, предисловие к которой, по некоторым сведениям, написал гитлеровский идеолог Альфред Розенберг .

В другой статье 30-х годов А. А. Волков писал, что поэзия Гумилёва «насквозь проникнута идеей агрессии», в ней нашли отражение идеи «черносотенных помещиков и буржуазии». Немудрено, что этот «воин-конквистадор» боролся в рядах дворянского класса «за его интересы», заключает критик. Однако о конкретных причинах гибели поэта автор тогда умалчивает . Зато в более поздней статье Волков отмечает, что в годы руководства поэтической студией «Звучащая раковина» Гумилёв «был участником контрреволюционного заговора против советской власти» .

В 40-е годы советская критика писала о Гумилёве крайне мало. Ситуация почти не изменилась и в 50-е годы. В одной из редких статей, где упоминается Гумилёв, некто Вас. Иванов рассуждает: «Некоторые оставшиеся в России буржуазные литераторы так далеко зашли в своей враждебности к революции и Советской власти, что докатились до прямого участия в контрреволюционных заговорах. Так было, например, с поэтом Гумилёвым». Советская власть, заключает автор, поступала в таких случаях в соответствии с лозунгом: «никакой пощады врагам народа» .

К. Л. Зелинский, в зарубежных публикациях позволявший себе весьма либеральные высказывания о Гумилёве , в 50-е годы дополнил биографию поэта еще одним любопытным «фактом». Критик заявил, что Гумилёв использовал марку и средства издательства «Всемирная литература» для неких антисоветских действий . Это утверждение позднее оспорил филолог И. Ф. Мартынов .

В середине 60-х годов отношение властей к Гумилёву несколько смягчилось. Так, в 1967 г. в алма-атинском журнале «Простор» был опубликован венок сонетов Татьяны Гнедич, где есть такие строки о Гумилёве:

Народный разум все ему простил —

Дворянской чести рыцарственный пыл

В процитированных строках, вероятно, заключено «зашифрованное» указание на возможность реабилитации Гумилёва, о чем ходили тогда слухи.

В 60-70-е годы в СССР публикуются научные работы о поэзии Гумилёва, в которых, как правило, упоминается и заговор. Так, в книге «Поэзия первых лет революции» А. Н. Меньшутин и А. Д. Синявский заявляют: «Больше, чем кто-либо другой из авторов его круга, Гумилёв был подготовлен к участию в борьбе против ненавистной ему «черни»», и он сделал это, «примкнув к контрреволюционному заговору» .

По мнению историка литературы В. В. Тимофеевой, Гумилёв «не видел и не хотел видеть творческие силы трудящихся масс», отчего не принял революции, а затем «вступил на путь борьбы против победившего народа, стал участником контрреволюционного заговора и понес заслуженную кару» . (По поводу статьи Тимофеевой филолог-эмигрант Е. Г. Эткинд писал: «Так в Советском Союзе академические литературоведы становились защитниками, а то и сотрудниками ЧК» .)

Авторитетный знаток поэзии Серебряного века В. Н. Орлов констатировал, что «открыто называвший себя монархистом» Гумилёв после революции «оказался по ту сторону баррикады» и «заплатил жизнью за участие в антисоветском заговоре» .

Об изменении отношения советских властей к «проблеме Гумилёва» можно, в общих чертах, судить по трем Большим Советским энциклопедиям, изданным в разные политические эпохи.

В БСЭ 1930 года Г. Лелевич утверждает: «Октябрьская революция, покончившая с классом, с которым был связан Гумилёв, усилила его ощущение обреченности». Далее сообщается, что в 1921 г. поэт был расстрелян «за активное участие в белогвардейском заговоре» .

В аналогичном издании начала 50-х годов статья о Гумилёве вообще отсутствует .

В третьем издании БСЭ (1972 г.) статья о Гумилёве снова появляется. В ней Ф. Е. Бухина пишет, что Гумилёв «не принял революции, оказался причастным к контрреволюционному заговору и в числе его участников был расстрелян» .

В 1990 году филолог В. Н. Сажин опубликовал в рижском журнале «Даугава» слышанный им некогда рассказ литератора Л. В. Бермана. По словам рассказчика, зимой 1920-1921 гг. Гумилёв обратился к нему (бывшему члену партии эсеров) с просьбой устроить встречу с заговорщиками, объясняя это желанием «послужить России». Берман, после некоторых колебаний, согласился. Вступив в «организацию», Гумилёв однажды принес Берману «две пачки листовок разного содержания» и предложил «поучаствовать в их распространении», однако затем отменил просьбу. «Вскоре последовал арест поэта, затем казнь», — сообщал Берман. В комментариях к приведенному рассказу Сажин пишет, что полемика 80-х годов вокруг «дела Гумилёва» производит на него грустное впечатление, поскольку авторы требуют реабилитации, т.е. подтверждения, что поэт «чист и не виновен перед властью большевиков». Напротив, считает автор, нам следует гордиться, что Гумилёв одним из первых среди писателей попытался бороться с советской властью .

Статья Сажина оказалась, вероятно, хронологически последним аргументом в пользу версии об участии Гумилёва в заговоре. В том же 1990 г. в СССР началась публикация подлиных архивных материалов по делу «ПБО». В результате их изучения было с большой долей вероятности установлено, что «таганцевского заговора» не существовало.

ГЛАВА 2. ГРУППА ВЕРСИЙ «ПРИЧАСТЕН К ЗАГОВОРУ»

Многие мемуаристы, не располагавшие конкретными доказательствами причастности Гумилёва к заговору, пытались изобразить поэта контрреволюционером, исходя либо из общеизвестных, либо известных только им биографических данных. Суть этих свидетельств формулируется примерно так: Гумилёв не мог не участвовать в заговоре, поскольку был и монархистом, и героем войны, и большевиков ненавидел, и т.д. Рассмотрим эти аргументы поподробнее.

О воинской доблести Гумилёв эмигрантские авторы начали писать лишь после того, как выяснилось, что поэт расстрелян. Для этого рода публикаций характерны идеализированное восприятие событий мировой войны и обилие фактографических ошибок. Например, Ю. А. Никольский и А. Н. Толстой упоминают о трех «георгиях», которыми был награжден поэт , а Ю. Л. Ракитин повышает Гумилёва в чине, называя его ротмистром .

О храбрости Гумилёва в годы войны пишут также П. Б. Струве , А. Я. Левинсон , Э. Ф. Голлербах , Н. А. Оцуп , Н. Добрышин (однополчанин) . А вот Н. Я. Мандельштам считала пресловутую доблесть лишь деталью Гумилёвского «сверхчеловеческого культа» — то есть явлением скорее литературным, нежели историческим .

Почти единодушным было признание Гумилёва убежденным монархистом: об этом писали П. Б. Струве, А. Я. Левинсон, Ю. Л. Ракитин, Э. Ф. Голлербах, а также другие мемуаристы — к примеру, А. В. Амфитеатров (принципиальный противник версии об участии Гумилёва в заговоре) и Н. Н. Берберова, не высказавшая, кстати, в своих объемистых воспоминаниях мнения о принадлежности Гумилёва к «ПБО» .

Некоторые мемуаристы утверждают, что именно «упорство в монархизме» при допросах — главная причина расстрела Гумилёва. Указания на это содержатся в воспоминаниях Г. В. Иванова, И. В. Одоевцевой, В. Л. Кибальчича (литератора-эсера, писавшего под псевдонимом «Виктор Серж») , Ю. П. Анненкова . Приводимые в их мемуарах свидетельства практически повторяют друг друга.

Существует несколько версий относительно неприятия Гумилёвым советской власти. Так, автор некролога, подписавшийся криптонимом «К.», убежден, что причины антибольшевизма Гумилёва — вполне бытовые: поэта-де раздражали невозможность достать бутылку вина, необходимость самому готовить обед, трудности с печатанием стихов и т.д. А еще, добавляет автор некролога, Гумилёв не любил большевиков за то, что они «неблагородны» .

По мнению ряда мемуаристов, ненависть Гумилёв к большевикам выражалась в игнорировании революции. А. Левинсон вспоминает, что Гумилёв никогда не говорил о политике, поскольку «раз навсегда с брезгливостью и негодованием отвергнутый режим как бы не существовал для него» . Об аполитичности Гумилёва пишет и С. В. Познер, считавший общественная деятельность «выходила за круг интересов поэта» .

Некоторые авторы, напротив, вспоминают неоднократные беседы с Гумилёвым на политические темы. Так, В. И. Немирович-Данченко сообщает, что Гумилёв не раз говорил с ним о политике: о желании принять участие в восстании против «каторжников, захвативших власть», о возможности бегства из большевистской России и т.д.

Любопытное свидетельство привел родственник соседей Гумилёва по тверскому имению, театральный художник Д. Д. Бушен. Мемуарист сообщил, что поэт однажды сказал ему: «Ну, большевики скоро кончатся. Я знаю, они будут только пять лет», на что Бушен ответил: «А когда пять лет пройдут, кто будет?», Гумилёв же сказал: «Патриарх» .

О неприятии Гумилёвым большевистского режима пишут также В. Ф. Ходасевич и Вяч. Иванов, причем последний утверждает, что покойный был не способен ни к каким «конституциям» и прочей «кадетской дипломатчине». По мнению Иванова, в Гумилёве всегда было нечто «фатальное» .

Еще один устойчивый мотив в мемуаристике о Гумилёве — замысел бегства за границу. «Вот наступит лето, возьму в руки палку, мешок за плечи и уйду за границу: как-нибудь проберусь», — так якобы говорил Гумилёв С. В. Познеру весной 1921 г. В. И. Немирович-Данченко вспоминает, как он с Гумилёвым обдумывал «планы бегства из советского рая». Автор хотел уходить через Финляндию, Гумилёв — через Латвию. «Мы помирились на эстонской границе, — продолжает мемуарист. — Наш маршрут был на Гдов, Чудское озеро. В прибрежных селах он знал рыбаков, которые за переброс нас на ту сторону взяли бы недорого» . Намек на планы бегства за границу содержится и в очерке А. Я. Левинсона, считавшего поездку Гумилёва на юг летом 1921 года следствием беспокойства поэта за свою судьбу . Эти и некоторые другие свидетельства позволили современному исследователю сделать вывод, что в 1921 году Гумилёв «планировал эмиграцию или побег из советской России» .

В СССР полемика о степени участия Гумилёва в заговоре была невозможна. Многие свидетельства очевидцев, записанные в 20-70-е годы, оставались неопубликованными до конца 80-х гг. Так, поэтесса О. А. Мочалова вспоминает «противоречивые слухи о заговоре Таганцева, об участии в нем Гумилёва, о случайности его ареста». При этом мемуаристка отмечает мужество Гумилёва как «несомненнейшую черту» его характера, а также склонность Гумилёва к «игре со смертью» . М. Л. Слонимский в воспоминаниях приводит рассказ поэта И. И. Садофьева о «монархистских» репликах Гумилёва на лекциях в Пролеткульте . По свидетельству К. И. Чуковского, Гумилёв был «воитель по природе, человек необыкновенной активности и почти безумного бесстрашия», а также «непоседа, странник, охотник, боец» . Все эти свидетельства косвенно подтверждают официальную версию о причастности поэта к заговору.

В годы «оттепели» и «перестройки» в СССР культивируется версия о Гумилёве как «невольнике чести и присяги». В статье 1964 года Е. Г. Полонская высказывает мнение, что «офицерская честь и присяга царю» были для Гумилёва понятиями, «через которые он не мог переступить» . Эту мысль развивает в статье 1986 года В. В. Карпов, напоминающий, что Гумилёв был офицером, а «звание накладывает своеобразный отпечаток на поведение, образ жизни и общение людей военных». Это, подчеркивает Карпов, сам он хорошо понимает как бывший боевой офицер Советской армии. Далее он пишет: «Я представляю себе Гумилёва, к которому, очевидно, пришли его друзья или бывшие сослуживцы-офицеры и, зная его как человека своего круга, предложили, видимо, участвовать в заговоре и для начала написать прокламацию». Разумеется, продолжает Карпов, поэт «просто не мог отказать сотоварищам, даже и не будучи их единомышленником». Ну а главной причиной «трагического события», оборвавшего жизнь Гумилёва, писатель считает оторванность поэта от революционной России в 1917 году .

Сходный тезис выдвигает литературовед А. И. Павловский, считающий, что к неприятию революции Гумилёва подтолкнули «воинствующая, неколебимая асоциальность» и «политический индифферентизм» .

В первые годы «перестройки» версии о вынужденном либо косвенном участии Гумилёва в заговоре были весьма распространены. Е. А. Евтушенко констатирует, что Гумилёв «был расстрелян за участие в контрреволюционном заговоре», но тут же уточняет: об участии поэта в «боевых контрреволюционных действиях» ничего не известно . Старший помощник Генерального прокурора СССР Г. А. Терехов утверждает, что Гумилёв «действительно совершил преступление, но вовсе не контрреволюционное». По мнению Терехова, поэт был виновен в том, что «не донес органам советской власти» о сделанном ему (и не принятом) предложении «вступить в заговорщическую офицерскую организацию». Автор статьи полагает, что пойти с доносом в ЧК Гумилёву не позволили «предрассудки дворянской чести» .

С 1988 года подобные полуоправдательные публикации практически сошли на нет: все больший вес приобретала версия о неучастии поэта в «таганцевском заговоре», само существование которого также все чаще стало подвергаться сомнению .

ГЛАВА 3. ГРУППА ВЕРСИЙ «НЕПРИЧАСТЕН К ЗАГОВОРУ»

Уже в публикациях 1921-1922 гг. некоторыми литераторами эмиграции были высказаны версии о непричастности Гумилёва к заговору. Некто К. полагает, что Гумилёв, вероятно, «очень удивился бы, если бы ему предложили принять участие в «конспиративном» предприятии». По мнению автора, подобный поступок для Гумилёва был бы нечестным и неблагородным, «хотя бы это предприятие было направлено против его злейших врагов» .

Версию об участии поэта в заговоре решительно отвергает мало знавший Гумилёва А. И. Куприн: «Никогда, ни в каком заговоре он участвовать не мог. Заговор — это стая. В обезумевшей, голодной, холодной России, заведенной за пределы того, что может стерпеть человек, — заговор из пяти людей уже не заговор, а провал и катастрофа. А у Гумилёва был холодный, скептический и проницательный ум» .

Значительно лучше Куприна знавший Гумилёва А. В. Амфитеатров столь же категорически отрицает официальную версию о причинах расстрела поэта. Амфитеатров вспоминает о своем участии в депутации писателей и ученых в Губчека с ходатайством об освобождении Гумилёва. По словам мемуариста, председатель Губчека Б. Семенов даже не знал фамилии Гумилёва, арестованного несколько дней назад. Из этого автор заключает, что Гумилёва арестовали не как заговорщика .

Мемуарист приводит и другие аргументы. В частности, доказывает, что участие в конспиративной организации было не в натуре Гумилёва. Амфитеатров предполагает (ссылаясь на общее мнение «петроградских литературных кругов»), что причиной ареста и гибели мог быть либо офицерский чин Гумилёва, либо «несоблюдение формальностей» в деятельности Цеха поэтов .

Последние две версии Амфитеатрова принадлежат к разряду маргинальных, их несостоятельность ныне доказана. Например, значительное распространение получила версия, что Гумилёв был убит чекистами только за то, что был поэтом. Об этом в беседе с филологом М. С. Альтманом упоминает Вяч. И. Иванов . Хорошо знавшая Гумилёва Е. Ю. Кузьмина-Караваева пишет, что покойный «всей своей жизнью и всем своим творчеством пытался влить кровь в дряхлеющую культуру», и отсюда, быть может, «его смерть от чекистских пуль» . В. Ф. Ходасевич предполагает, что Гумилёва убили «ради наслаждения убийством вообще, еще — ради удовольствия убить поэта, еще — для острастки, в порядке «чистого террора», ибо большевики «не могли поставить ему в вину ничего, кроме «стилистической отделки» каких-то прокламаций, не им даже написанных» . Критик Н. А. Цуриков убежден, что «вся поэзия Гумилёва была вызовом большевизму», причем вызовом «гораздо более глубоким, чем только политический» . По образному выражению Н. А. Оцупа, Гумилёв «пел прежние гимны, оставаясь хранителем поэтической культуры» — за что и был «разорван» революционными «эринниями» . В. В. Вейдле, серьезно сомневающийся в причастности покойного к заговору, полагает, что в лице Гумилёва революция «пристрелила ненужную ей поэзию» . Наконец, современный критик С. И. Чупринин пишет, что Гумилёв «всем своим творчеством, всей своей жизнью» доказал «собственную несовместимость» с советским режимом .

Из других маргинальных версий интересно суждение Н. Я. Мандельштам, считавшей, что Гумилёв погиб «в разгуле послекронштадтского террора», когда «Москва давила на Ленинград (так! — А. М.), обвиняя местные власти в том, что они не дают воли рабочему классу излить свой гнев» . В. И. Немирович-Данченко допускал, что поводом к аресту Гумилёва могло стать знакомство поэта с эстонским дипломатом Х. Оргом (Гумилёв планировал издать в Ревеле сборник своих стихов) .

Родственница В. Я. Брюсова Б. М. Погорелова, скептически оценивая версию о причастности Гумилёва к заговору, предполагает, что поэт погиб оттого, что был дворянином, представителем класса «эксплуататоров». В подтверждение своей гипотезы Погорелова приводит фрагмент «пророческого» стихотворения Гумилёва «Думы» (1906 г.):

За то, что эти руки, эти пальцы

Не знали плуга, были слишком тонки, <...>

За все теперь настало время мести <...> .

Но, пожалуй, самую фантастическую версию о причинах ареста и гибели Гумилёва предложил популярный беллетрист Н. Н. Брешко-Брешковский. Ссылаясь на свидетельство некоего белогвардейского контрразведчика А. Н. Неваховского, писатель заявил, что Гумилёв вернулся в Россию весной 1918 года по заданию английской разведки — «для взрыва большевиков изнутри» . Любопытно, что эта «сенсационная» версия прошла незамеченной. Причиной тому, вероятно, невысокая репутация Брешко-Брешковского.

Некоторые авторы полагали, что в деле Гумилёва не обошлось без провокатора или осведомителя. Так, статье М. Л. Слонима предпослан эпиграф: «Н. Гумилёв был расстрелян в Петрограде по оговору провокаторов петроградской Чека» . Впрочем, в тексте статьи этот тезис не получает никакого развития. О провокаторе, подосланном к Гумилёву в дни поездки в Крым, упоминает Г. В. Иванов. Мемуарист не называет прямо фамилии провокатора, но судя по некоторым обстоятельствам, имеется в виду либо С. А. Колбасьев, либо В. А. Павлов (военый моряк, устроивший Гумилёву эту поездку) . Об этой версии весьма сдержанно отзывалась И. В. Одоевцева: «На вопрос о том, был ли виновником гибели Гумилёва какой-то провокатор, я ответить не берусь» . Фигура «провокатора-мичмана» (это звание до 1917 года носили и Колбасьев, и Павлов) появляется и в повести Г. В. Месняева .

Принципиально иное направление версии о провокаторе дал В. П. Крейд. По его мнению, виновник ареста — скандально известный литератор А. И. Тиняков (псевдоним — «Одинокий»), задолго до ареста Гумилёва написавший стихотворение на смерть поэта. Крейд напоминает, что Тиняков получил известность в литературных кругах как личность почти аморальная (по некоторым свидетельствам, он открыто сотрудничал с ЧК). Из этого исследователь заключает, что Тиняков, немного знавший Гумилёва, вполне мог стать осведомителем или провокатором. Более существенных аргументов в пользу своей версии Крейд не приводит .

Из советских авторов, свидетельствующих о неучастии Гумилёва в заговоре, наиболее категоричен Л. Е. Аренс, брат В. Е. Аренс, близкой знакомой Гумилёва. «Всем было известно, — утверждает мемуарист, — что он не был замешан ни в каком заговоре» . Бывший студист Гумилёва Н. С. Тихонов в радиовыступлении 1976 года осторожно высказал сомнение в причастности покойного к контрреволюционному заговору (один из наиболее «веских» аргументов — отсутствие в сборниках Гумилёва антисоветских стихотворений) .

Участник нелегальных Гумилёвских чтений в Ленинграде И. Ф. Мартынов утверждает, что Гумилёв был «неимоверно занят» в последние годы жизни. «Как он выкраивал время на «активное участие в подготовке контрреволюционного восстания» — было известно лишь следователям Петрогубчека, не оставившим нам, к сожалению, своих мемуаров», — пишет исследователь .

В 1989 г. литератор С. П. Лукницкий получил возможность познакомиться с делом Гумилёва (прежде строжайше засекреченным). По мнению Лукницкого, Гумилёв не предпринимал никаких «действий», получив предложение участвовать в заговоре. Подчеркивая лояльность Гумилёва к советской власти (а Таганцева, напротив, изображая ее «убежденным врагом»), Лукницкий настаивает на скорейшей реабилитации Гумилёв, ставшего «жертвой обстоятельств» .

Спустя полгода О. Н. Хлебников опубликовал и откомментировал некоторые документы из «дела» Гумилёва. Логические противоречия, обнаруженные публикатором в деле, позволили ему сделать вывод о безусловной непричастности Гумилёва к заговору: «Из Гумилёвского дела следует только одно: не виновен» .

Того же мнения придерживается биограф поэта И. А. Панкеев, приводящий, помимо прочего, анонимные мнения о возможных «инициаторах расправы». Биограф указывает, что личную неприязнь к поэту испытывал Г. Е. Зиновьев, который якобы «принял на свой счет одно из Гумилёвских произведений». Кроме того, по сведениям Панкеева, в деле Гумилёва участвовал комиссар Балтфлота Ф. Ф. Раскольников — муж Л. М. Рейснер, которая до замужества была близкой подругой вождя акмеистов. И Зиновьев, и Раскольников, обладавшие неограниченной властью, вполне могли, по мнению Панкеева, свести с Гумилёвым личные счеты, объявив его заговорщиком .

ГЛАВА 4. ПОСЛЕДНИЕ ДНИ

4.1. Тюрьма

Свидетельства, относящиеся к последним дням жизни Гумилёва, с полным основанием можно назвать легендами. Практически все их авторы ссылаются либо на мнения одним им известных очевидцев, либо попросту на слухи. И лишь некоторые мемуаристы открыто признают, что их мнение — гипотеза, основанная на знании характера Гумилёва.

В эмигрантских публикациях 20-х годов доминирует тема пыток Гумилёва в тюрьме. «Ни в чем не уличенный Гумилёв, как мне рассказывали, держался с никогда не изменявшим ему спокойствием и мужеством», — пишет В. И. Немирович-Данченко. Мемуарист рисует в своем воображении «застенок вшивой тюрьмы», где «метались измученные пыткой смертники». Однако Гумилёв, по сведениям Немировича, оставался спокоен как всегда — несмотря на истязания и муки, о которых «передают нечто невероятное» . Указания на то, что Гумилёв был замучен в ЧК, содержатся также в воспоминаниях А. Я. Левинсона и Ю. Л. Ракитина.

Другая излюбленная тема авторов, писавших о последних днях Гумилёва — это упорство поэта на допросах, бравирование своими антибольшевистскими убеждениями. А. В. Амфитеатров пишет: «По всей вероятности, Гумилёву на допросе, как водится у следователей ЧК, был поставлен вопрос о политических убеждениях. Отвильнуть от подобного вопроса каким-нибудь спасительным обиняком не составляет большой хитрости, но Гумилёв был слишком прямолинеен для фехтования обиняками». И далее: «Если на допросе следователь умел задеть его самолюбие, оскорбить его тоном или грубым выражением, на что эти господа великие мастера, то можно быть уверенным, что Николай Степанович тотчас же ответил ему по заслуге». Ну а в ЧК, заключает Амфитеатров, «подобного не спускают» .

Поэт и критик Л. И. Страховский предполагает, что Гумилёв был бы отпущен, «если бы он вызывающе не заявил на первом же допросе, что он — монархист» . М. Л. Слонимский без всякой ссылки на источник сообщает, что Гумилёв «упорствовал на допросах и преувеличивал свою роль в заговоре» . Г. В. Иванов считает, что Гумилёв, вероятно, не был бы расстрелян, если бы он притворился равнодушным к политике человеком искусства .

В том же очерке Иванов приводит рассказ, якобы слышанный им от следователя с удивительной фамилией Дзержибашев: «Следователь Якобсон, ведший таганцевское дело, был, по словам Дзержибашева, настоящим инквизитором, соединявшим ум и блестящее образование с убежденностью маниака». На допросах, более походивших на диспуты, Якобсон якобы «чаровал» Гумилёва и «льстил» ему, читая наизусть Гумилёвские стихи... В итоге, заключает Иванов, Гумилёв незаметно для себя попал в поставленную ему Якобсоном ловушку . Эта гипотетическая сцена почти дословно повторена в опубликованных несколько лет спустя воспоминаниях И. В. Одоевцевой .

Чтение Гумилёвым своих стихов в тюрьме — один из мотивов воспоминаний В. Л. Кибальчича. Ссылаясь на свидетельство неких «товарищей из исполкома Совета» (т.е. на товарищей по партии эсеров), мемуарист утверждает, что в ЧК к Гумилёву относились хорошо, стихи его, «полные благородного мужества», слушали с интересом. Поэта, продолжает Кибальчич, подвело упрямство: он отказался отречься от убеждений (монархических) и от составления «некоторых политических документов контрреволюционной группы» .

По предположению В. Ф. Ходасевича, Гумилёв погиб «подобно тем, что зовутся «маленькими героями», которых «убивают за то, что они не хотят выдавать своих». Мемуарист считает, что именно здесь надо искать аналогии со смертью Гумилёва. Поэт, по мнению Ходасевича, «пал не жертвой политической борьбы, но «в порядке» чистого, отвлеченного героизма, ради того, чтоб «не дрогнуть глазом», не выказать страх и слабость перед теми, кого он более презирал, нежели ненавидел». Политическим борцом, подчеркивает Ходасевич, Гумилёв не был, и от этого «его героизм и жертва, им принесенная, — не меньше, а больше» .

В мемуаристике о Гумилёве не обошлось без легенд откровенно романтического характера. В начале 70-х годов на Западе было опубликовано стихотворение «В час вечерний, в час заката», якобы написанное Гумилёвым «в короткие промежутки между допросами» . В последующие годы этот апокрифический текст многократно воспроизводился в печати под видом подлинного Гумилёвского стихотворения. И лишь в публикациях последних лет авторитетно установлено, что эти стихи не принадлежат Гумилёву .

4.2. Заступничество

В мемуаристике существует обширная группа версий о якобы имевшем место заступничеств различных влиятельных лиц за Гумилёва. Чаще других в свидетельствах подобного рода фигурируют имена М. Горького и В. Ленина.

Впервые мотив заступничества появляется в письме филолога Б. П. Сильверсвана, опубликованном А. В. Амфитеатровым. По сведениям автора письма, Ленин обещал похлопотать за арестованного Гумилёва, но по каким-то причинам расстрел все же состоялся (ссылку на источник Сильверсван не приводит) .

Геолог Ю. М. Шейнманн, встречавшийся с Гумилёвым в Петрограде в 1920-1921 гг., вспоминает о слухах, ходивших по городу в первые дни после известия о гибели поэта. «Говорили, будто бы в ЧК была телеграмма Ленина о приостановке казни до личного ознакомления с делом. Одни утверждали, что телеграмма опоздала, другие — что была спрятана на несколько часов председателем ЧК», — сообщает Шейнманн .

Г. В. Адамович называет дело Гумилёва «темной историей». Распоряжение Ленина об отмене приговора, как представляется Адамовичу, пришло слишком поздно. Причины этого «саботажа» мемуаристу не вполне ясны: «Не то почту не разобрали вовремя, не то телеграф, как назло, в этот день не работал» .

Е. И. Замятин, пользующийся репутацией добросовестного мемуариста, сообщает о своей встрече с Горьким в сентябре 1921 годаю «По словам Горького, ему уже удалось добиться в Москве обещания сохранить жизнь Гумилёву, — вспоминает Замятин, — но петербургские власти как-то узнали об этом и поспешили немедленно привести приговор в исполнение». Горький, по свидетельству Замятина, был взбешен .

С версией Замятина почти совпадают свидетельства двух учеников Гумилёва, оставшихся в СССР. И. М. Наппельбаум сообщает: «Есть версия, что Максим Горький получил у Ленина указание об освобождении Гумилёва как невиновного в этом деле. Горький сам вез документ из Москвы поездом. Но опоздал» . В. А. Рождественский указывает, что Горький ездил хлопотать за Гумилёва к Дзержинскому, но горьковское заступничество ничего не изменило .

Имя председателя ВЧК фигурирует и в воспоминаниях Кибальчича. Один «товарищ» из исполкома Петросовета, по словам Кибальчича, после ареста Гумилёва специально поехал в Москву, чтобы задать Дзержинскому вопрос: «Можно ли расстрелять одного из величайших поэтов России?» — на что главный чекист ответил: «Расстреливая врагов, мы не можем сделать исключение для поэта» .

Об истории заступничества за Гумилёва рассказывал в 1976 г. по Всесоюзному радио Н. С. Тихонов: «Были слухи, что Москва потребовала выделить из дела бумаги о Гумилёве, но что Зиновьев настоял на приведении приговора в исполнение» .

Подобная антитеза — противопоставление «хорошего» Ленина «плохому» Зиновьеву — вызвала резкую критику Н. Я. Мандельштам. По ее словам, Горький с неохотой взялся хлопотать за Гумилёва, но даже и этого обещания не выполнил: «Приговор вынесли неожиданно быстро и тут же объявили о его исполнении, а Горький даже не раскачался что-либо сделать». Ленину же, по словам мемуаристки, «не было никакого дела до поэта, о котором он никогда не слышал» .

В еще более резкой форме эту мысль Н. Я. Мандельштам повторяет в другой мемуарной книге. Она излагает дошедший до нее «сентиментальный рассказ» К. И. Чуковского о хлопотах Горького, о его поездке в Москву к Ленину, об опоздании спасительного ленинского распоряжения. Всего этого, утверждает Н. Я. Мандельштам, не было. Ссылаясь на анонимных свидетелей, мемуаристка заявляет, что Горький, хотя и обещал «что-то сделать», но так ничего и не сделал. «В Москву он не ездил, никакого приказа об освобождении от Ленина не было», и вообще «никто ничего не сделал, никто пальцем не шевельнул», — заключает Н. Я. Мандельштам .

Версию о «спасительной телеграмме Ленина, проигнорированной Зиновьевым», резко критически воспринимает и О. Н. Хлебников. Историю о хлопотах Горького журналист называет «сказкой про хорошего царя и плохих бояр» — не случайно, подчеркивает Хлебников, «она активно распространялась в период борьбы Сталина с зиновьевско-каменевской оппозицией» .

В воспоминаниях Э. Г. Герштейн есть эпизод из жизни писателя В. Е. Ардова, прямо относящийся к теме «Гумилёв и Зиновьев». В 30-е годы Ардов, по словам мемуаристки, «воспользовался обвинениями против Зиновьева, чтобы преподнести начальству из комитета (по делам культуры. — А. М.) ходячую версию о смертном приговоре поэту Гумилёву. Ленин, мол, его помиловал, но Зиновьев по собственному разумению приказал его расстрелять. Развязный и авторитетный тон Ардова производил впечатление в кабинетах начальников» .

В статье Г. А. Терехова упоминается письмо Горького в защиту Гумилёва, якобы имеющееся в следственном деле . Однако в опубликованных материалах дела подобные документы отсутствуют.

Зато обнаружен хранившийся в ЦГАЛИ второй экземпляр неподписанного письма в защиту Гумилёва. В письме редакционная коллегия «Всемирной литературы» просит «о скорейшем расследовании дела и при отсутствии инкриминируемых данных освободить Н. С. Гумилёва от ареста» . Было ли это письмо отправлено председателю Губчека, а если было, то дошло ли до адресата, неизвестно. История о заступничестве за Гумилёва поныне остается «темной историей».

4.3. Расстрел

Одним из самых распространенных мотивов в литературе о Гумилёве стал «зверский» характер убийства заговорщиков. К. И. Чуковский заносит 1 января 1922 года в дневник реплику писательницы М. В. Ватсон о том, что Гумилёв был «зверски расстрелян» . Ю. П. Анненков в своей «Повести о пустяках» утверждает, что Гумилёв был даже не расстрелян, а забит прикладами — «чтобы не слышно было выстрелов» (какие-либо ссылки на источник в этом полубеллетристическом произведении отсутствуют) . О брошенном в яму «окровавленном прахе» Гумилёва упоминает В. В. Вейдле .

Другой распространенный мотив в мемуаристике — мужество Гумилёва перед расстрелом. Здесь авторы полагаются исключительно на сведения, полученные «из третьих рук», а заодно на собственную фантазию. Для этого цикла версий весьма характерна вера в Гумилёвский героизм. «Я не знаю подробностей его убийства, — признается А. Н. Толстой, — но, зная Гумилёва, знаю, что стоя у стены, он не подарил палачам даже взгляда смятения и страха» . Н. А. Оцуп заявляет, что и без свидетельств очевидцев друзьям покойного было ясно: Гумилёв умер «достойно своей славы мужественного и стойкого человека» . О том, как умер Гумилёв, пытается представить Э. Ф. Голлербах: «Думаю: мужественно, с полным самообладанием» . Р. В. Плетнев полагает, что Гумилёв улыбался в лицо своим расстрельщикам . Свою версию случившегося предложил и В. В. Набоков: «Одной из главных причин, по которой <...> ленинские бандиты казнили Гумилёва, русского поэта-рыцаря, было то, что на протяжении всей расправы <...> поэт продолжал улыбаться» .

У некоторых мемуаристов подобные аргументы приводятся с указанием очевидцев — порой конкретных, порой анонимных. Так, Г. В. Иванов сообщает о расстреле Гумилёва историю, услышанную им от М. Л. Лозинского, Лозинским — от поэта С. П. Боброва, а тем, в свою очередь — от участвовавшего в казни чекиста. Вот что якобы рассказывал Лозинскому Бобров: «Знаете, шикарно умер. Я слышал из первых рук. Улыбался, докурил папиросу... Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из особого отдела произвел впечатление». И далее — рассуждения о Гумилёве уже самого Боброва: «Что ж — свалял дурака. Не лез бы в контру, шел бы к нам, сделал бы большую карьеру. Нам такие люди нужны» .

На свидетельство некоего «старого чекиста», присутствовавшего при расстреле Гумилёва, ссылается актриса Д. Ф. Слепян. Чекист, по ее словам, был поражен стойкостью поэта «до самого трагического конца» .

В. А. Павлов призывает в свидетели садовника, «жившего недалеко от места расстрела». По словам садовника, многие из приговоренных «плакали, падали на колени, умоляли пьяных солдат», и лишь Гумилёв «до последней минуты стоял неподвижно» . Версия неправдоподобна: трудно представить, что простой сельский садовник знал в лицо Гумилёва, да еще смог узнать его в темноте с большого расстояния. Да и что могло в 1921 году заставить мирного садовника с риском для жизни смотреть на ночной расстрел?

Не менее фантастическую версию (со ссылкой на «белогвардейскую легенду») приводит Е. А. Евтушенко. Он сообщает, что Гумилёв «перед расстрелом пел «Боже, царя храни». Впрочем, добавляет Евтушенко, Гумилёв «мог сделать это скорее из духа противоречия, чем по убежденности» .

Библиограф А. Разумов в беседе с Л. Н. Гумилёвым (1991 г.) упоминает о легенде, якобы ходившей в СССР в 70-е годы. Рассказывали, «будто перед расстрелом офицеров-заговорщиков выстроили в ряд — к тому времени как раз поспело указание Ленина помиловать Гумилёва. «Поэт Гумилёв, выйти из строя», — будто бы скомандовал начальник конвоя. «Здесь нет поэта, есть офицер Гумилёв», — было ему ответом. И всех расстреляли», — заключает Разумов. В ответ Л. Н. Гумилёв заявляет, что «все это ерунда» .

Однако верхом неправдоподобности следует признать версию поэтессы В. И. Лурье. В 1990 году, сославшись на неопределенный источник, престарелая мемуаристка сообщила, что Гумилёва расстреливал «сам Дзержинский». Характерен здесь комментарий исследователя: «Это основывается на голых слухах и, видимо, введено из конъюнктурных соображений» .

Многие мемуаристы, исследователи, а также родственники и близкие Гумилёва пытались установить место его расстрела. Ныне со значительной долей вероятности можно утверждать, что поэт был казнен близ поселка Бернгардовка под Петроградом .

ГЛАВА 5. «ВТОРАЯ ПОПУЛЯРНОСТЬ»

В первых же посмертных публикациях о Гумилёве повышенное внимание уделяется судьбе расстрелянного поэта, а не творчеству. В начале 1922 года Н. М. Минский писал: «Нелегко говорить о стихах Гумилёва теперь, когда имя его горит в наших сердцах нестихающей болью. Много времени пройдет, прежде чем рассеется кровавый туман, окутывающий его смерть, и прежде чем мы сможем спокойно рассматривать его творчество только на художественном плане. Теперь же, читая стихи Гумилёва, мы больше думаем о его судьбе, чем о его гении» .

А. Я. Левинсон признается, что не сразу нашел в себе силы написать о поэте, поскольку «негодование и скорбь, чудовищность преступления заслонили на время образ его в интимной простоте и трудовой его обыденности» .

Сослуживец Гумилёва В. А. Карамзин свидетельствует: «Тогда (во время войны. — А. М.) он для всех нас, однополчан, был только поэтом. Теперь же, после его мужественной и славной кончины, он встал перед нами во весь свой духовный рост» .

Некоторые тенденции, сложившиеся в мемуаристике о Гумилёве к 1928 году, попытался осмыслить Ю. К. Терапиано: «Личность Гумилёва, его встречи с тем или с другим из петербургских поэтов, до сих пор служат предметом «литературы воспоминаний», порой интересных, порой — ненужных». Критик считает, что «посмертная известность Гумилёва идет как бы мимо его поэзии» .

О посмертной оценке поэта современниками рассуждает Г. В. Адамович. «Удивительно, что ранняя насильственная смерть дала толчок к расширению поэтической славы Гумилёва», — пишет критик. По его мнению, Гумилёв «хотел известности громкой, влияния неограниченного». И это, заключает Адамович, «свершается сейчас — может быть, не в тех размерах, как Гумилёв мечтал, но совершается. Имя Гумилёва стало славным» .

Существуют свидетельства и о «тайной популярности» Гумилёва в советской России. По воспоминаниям Н. Я. Мандельштам, популярность Гумилёва в СССР «продолжалась все двадцатые годы, а в тридцатые спустилась в периферийные читательские круги и стала еще шире» . Поэт, эмигрант «второй волны» Н. Н. Моршен писал, опираясь на собственные воспоминания, что в СССР по стихам Гумилёва «друг друга узнают единоверцы» . О поклонниках поэзии Гумилёва «в немой и загадочной России» упоминает Г. В. Месняев .

Известно, что Гумилёв оказал значительное влияние на молодых советских поэтов-романтиков 20-30-х годов (хотя эта зависимость в СССР никогда не афишировалась). Н. С. Тихонов, Э. Г. Багрицкий, М. А. Светлов, М. В. Кульчицкий, К. М. Симонов и другие были — в той или иной степени — продолжателями творческих традиций Гумилёва и это в известной степени способствовало росту популярности его стихов в СССР .

Образ Гумилёва стал достоянием художественной литературы — как в СССР, так и в эмиграции. В романе Гумилёвского студиста К. К. Вагинова «Козлиная песнь» (Л., 1928) присутствует поэт и художник Заэфратский, характер и поступки которого чуть шаржированно воспроизводят биографические реалии Гумилёва . У Михаила Кульчицкого есть стихотворение «Раненый Гумилёв» (1939 г.), остававшееся неопубликованным до 1991 г.

Посвящают Гумилёву стихи и ведущие поэты эмиграции:

<...>Он был среди храбрых храбрейшим,

И может быть оттого

Вражеские снаряды

И пули щадили его.

<...> Потом поставили к стенке

И расстреляли его.

И нет на его могиле

Ни креста, ни холма — ничего.

Но любимые им серафимы

За его прилетели душой.

И звезды в небе пели:

«Слава тебе, герой!»

(Ирина Одоевцева. «Баллада о Гумилёве». 1920-е гг.) .

<...> Серый глаз струит холодный пламень,

Узкий шрам белеет вдоль щеки...

Наш учитель! Вот ты снова с нами!

Отзовись! Коснись моей руки!

<...> Прошлое! Оно таким мне снится,

Как его увидеть довелось:

Белою, бессмертною страницей,

Пулею простреленной насквозь.

(Дмитрий Кленовский. «Сон о казненном поэте» 1940-е гг.?)

В наше время за разработку «Гумилёвской» темы взялись писатели-фантасты. Появился роман А. Лазарчука и М. Успенского «Посмотри в глаза чудовищ» (М., 1997), в котором решительно переосмыслен сам факт смерти Гумилёва. В романе некое эзотерическое общество сначала выкупило поэта у чекистов, а затем наделило его вечной молодостью, тайными знаниями и умениями. По ходу действия романа Гумилёв пробирается в подземное логово драконов, десантируется на Южный полюс и даже предотвращает штурм Шамбалы «сталинскими соколами» из спецбригады НКВД. В Приложении к роману опубликованы «современные» стихи Гумилёва, написанные известным поэтом Д. Быковым .

Многие мемуаристы выделяли в творчестве Гумилёва цикл стихотворений — пророчеств о смерти. Начало этой традиции положил Ю. И. Айхенвальд , чей очерк вызвал гнев Л. Д. Троцкого . Впоследствии о «поэтических пророчествах» у Гумилёва писали М. Л. Слоним , С. К. Маковский , Ю. П. Анненков , Е. А. Вагин и другие. К «пророческим» стихотворениям чаще всего относят «Заблудившийся трамвай», «Рабочий», «Я и вы».

Советская критика всеми силами старалась приглушить «тайную популярность» Гумилёва в СССР. Так, В. Н. Орлов назывет одну из статей Г. В. Иванова о Гумилёве «ярким примером беспардонного искажения истории» . М. Нольман дает «отповедь» американской славистке Л. Келлер, поставившей рядом имена Гумилёва и А. Шенье в пушкиноведческой статье .

Традиция подобных «отповедей» продолжала существовать и в первые годы «перестройки». К примеру, Е. А. Евтушенко пытается защитить Гумилёва от «некоторых западных советологов», интерпретирующих поэта как «убежденного борца против большевизма» . В. В. Карпов пишет в биографическом очерке о поэте: «Существует точка зрения, объясняющая рост «второй популярности» Гумилёва — не как поэта, а как человека, «безвинно пострадавшего» от Советской власти». С этой точкой зрения Карпов решительно не согласен .

Яркую характеристику «посмертной судьбы» Гумилёва в СССР дал критик С. И. Лурье. По его мнению, казненный поэт не стал «невидимкой вполне» в Советском Союзе. «Научные работники цитировали при благоприятном случае стихотворения о пиратах и конквистадорах с таким же удовольствием, с каким бесстрашные любители переписывали их в заветные тетрадки. Тексты так славно смыкались с биографическими фактами, включая даже последний. Получался убедительный образ инфантильного искателя приключений, охотника поиграть со смертью в поддавки, между ходами этой игры сочинявшего нарядные стихи для «сильных, злых и веселых». В итоге, заключает Лурье, «театральная маска превратилась в посмертную» .

ГЛАВА 6. ГРУППА ВЕРСИЙ «ЗАГОВОРА НЕ БЫЛО»

Среди авторов, писавших о гибели Гумилёва «по горячим следам», нашлись и такие, кто сомневался в существовании «таганцевского заговора». Автор статьи, опубликованной в эмигрантской газете под криптонимом «О. С.», называет «наглой, отвратительной ложью» официальное сообщение «Петроградской правды». Лично зная многих «заговорщиков», автор статьи утверждает, что многие пострадавшие даже не были знакомы ни с Таганцевым, ни с другими членами этой «якобы организации» . По свидетельству академика В. И. Вернадского, список расстрелянных произвел на него «потрясающее впечатление не страха, а ненависти и презрения». Ученого поразила неправдоподобность обвинения, предъявленного людям, которых он хорошо знал и никак не мог представить участниками заговора .

Л. К. Чуковская передает свой разговор с А. А. Ахматовой, происходивший в 1964 г.:

«Я спросила, правда ли — ходят такие слухи — что власти предлагали ему побег, но он отказался, желая разделить участь товарищей.

— Вздор... Никаких товарищей у него не было и не могло быть, потому что и дела никакого не было» .

Впервые после многолетнего перерыва этой темы в печати коснулся Е. Г. Эткинд, в статье 1986 г. заявивший, что Гумилёв был расстрелян «на основании сомнительных, скорее всего сфабрикованных обвинений» .

Затем наступил черед отечественных исследователей. С. П. Лукницкий, одним из первых допущенный властями к «делу» Гумилёва, констатирует, что в изученных им материалах имеются серьезные противоречия . О необходимости вернуться к «таганцевскому делу» для уточнения состава преступления Гумилёва и других пострадавших пишет литературовед Ф. Ф. Перченок .

В 1989 году логическое обоснование версий о сфабрикованности «таганцевского дела» дает Д. М. Фельдман. Пользуясь только официальными источниками («Петроградская правда» от 1.09.1921 г. и ряд публикаций в советской периодике 1986-1988 гг.), исследователь, в частности, показывает, что «данные о социальном составе и численности ПБО явно не соответствуют ее структуре и планам, столь подробно описанным». 200 мятежников (из которых большинство — гражданские лица) не могли захватить и удержать власть в Петрограде и еще в четырех городах северо-западной России, утверждает Фельдман. Приведенные аргументы дают автору статьи основание предполагать, что Петроградской боевой организации не существовало .

После частичной публикации материалов «дела Гумилёва» версию о сфабрикованности заговора поддерживают уже почти все исследователи. Так, Е. Ростовцев указывает, что в официальных формулировках вины расстрелянных «не было никаких разумных оснований для чрезвычайного наказания». И потому, продолжает Ростовцев, «все убедительнее звучат для нас теперь голоса тех, кто утверждает: заговора не было, была грандиозная судебная фальсификация» .

О политической подоплеке этого дела подробно пишут политолог В. Грязневич и историк Н. Орлова: «Доктрина «предупреждения заговоров» предусматривала массовые превентивные аресты людей, способных, по мнению чекистов, участвовать в заговоре или даже просто помогать заговорщикам, быть прикосновенным (термин большевиков) к заговорщикам. В контексте такого, поистине новаторского, подхода к самим понятиям «преступление» и «правопорядок» совершенно наивными выглядят вопросы, почему арестовывали ученых, поэтов, управдомов, машинисток и домохозяек...» Расчет большевиков, продолжают авторы статьи, был прост: «Чтобы опасность заговоров не преуменьшалась недоверчивым населением, они должны были все время происходить» .

Осенью 1992 г. «дело ПБО» было наконец закрыто. Из Генеральной прокуратуры РФ поступило сообщение, что дело признано сфабрикованным, а участники его реабилитированы «за отсутствием в их действиях состава преступления» .

Закрытие судебного дела не означает окончания историко-литературного расследования. Так, в ноябре 1992 г. М. Д. Эльзон выдвинул предположение, что «дело ПБО» было лишь частью большого «Петроградского дела», планировавшегося к фабрикации с весны 1921 года .

Вскоре после этого вышла в свет документальная повесть Г. Миронова «Начальник террора» (М., 1993), где прямо говорится о сфабрикованности «заговора Таганцева».

В декабре 1995 года полностью опубликованы материалы о таганцевском заговоре. Публикатор Б. Краевский однозначно утверждает: «никакого заговора не было». Из публикации следует, что сценарий этого дела сочинил чекист Я. С. Агранов, а общее число казненных превысило сто человек .

Однако и после этих публикаций мнения литературоведов о «деле Гумилёва» подчас расходятся . Следствие закончено, исследования продолжаются.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Трагическая гибель Николая Гумилёва в конце августа 1921 года вызвала волну откликов — как в советской, так и в эмигрантской печати. Поскольку официальная информация была крайне скудна и противоречива, смерть знаменитого поэта мгновенно стала литературным фактом.

Однако не только дефицит информации о гибели Гумилёва был причиной создания многочисленных легенд. Сама литературная репутация поэта подталкивала мемуаристов признать Гумилёва участником контрреволюционного заговора. Литературная биография Гумилёва сложилась так, что «смерть от рук тиранов» оказалась естественным завершением судьбы «мореплавателя и стрелка». С самых первых стихотворных сборников Гумилёв заявил себя как «поэт подвига, художник храбрости, певец бесстрашия» . Свои стихи Гумилёв стремился «подтвердить» героическими поступками — по крайней мере современниками эти поступки расценивались именно так. Образ Гумилёва-поэта, по мнению большинства мемуаристов, вполне соответствовал облику реального Гумилёва — путешественника, дуэлянта, кавалериста. Наиболее близкие знакомые поэта пытались разрушить этот стереотип — но безуспешно. В глазах большинства современников стихи Гумилёва и его литературное поведение слились в единое целое: стихи служили иллюстрацией к биографии, а биография подтверждала то, что декларировалось в стихах. К моменту ареста Гумилёв был живой легендой литературного Петрограда.

Тем неожиданнее для многих, знавших его, стало известие об аресте. После возвращения в Россию весной 1918 года Гумилёв активно сотрудничал в советских литературно-просветительских учреждениях: возглавлял отдел в горьковской «Всемирной литературе», вел поэтические семинары, читал лекции (также и в пролеткультовских аудиториях). Увлекшись административной деятельностью, Гумилёв, казалось, навсегда распростился с образом воина, ищущего приключений.

Но арест и быстрый — через три недели — расстрел поэта заставили многих иначе увидеть поведение Гумилёва в 1918-1921 гг. Сотрудничество в советских литературных учреждениях приобрело под пером некоторых мемуаристов характер ширмы, укрывшись за которую Гумилёв якобы активизировал контрреволюционную деятельность. Выяснилось, что с некоторыми из мемуаристов поэт вел антисоветские разговоры, показывал составленные им прокламации, сообщал о целях «организаций», ее структуре и т.д. Интересно, что некоторые из свидетельств подобного рода выглядят «иллюстрациями» к официальным обвинениям, выдвинутым против Гумилёва следователями ЧК. Например, чекисты обвиняют поэта в том, что он «получал от организации деньги на технические надобности» — и через некоторое время в воспоминаниях И. В. Одоевцевой появляется пачка купюр, якобы обнаруженная мемуаристкой в ящике Гумилёвского стола незадолго до ареста. Чекисты утверждают, что Гумилёв «обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании» — и вот Г. В. Иванов в одном из очерков упоминает об «антисоветской работе», которую Гумилёв якобы вел в Крыму. Сопоставляя тексты подобного рода, нетрудно заметить, что некоторые мемуаристы почти дословно цитируют друг друга. Превратить Гумилёва в активного борца с большевизмом, в «мученика за идею», было для русской эмиграции политически выгодно. Чрезвычайно важно и то, что с «коммунистическими тиранами» боролся поэт: именно такого героя требовала традиция. Гумилёв заполнил вакантное место в мартирологе русских поэтов — борцов с тиранией. Мемуарные и беллетристические сочинения эмигрантских авторов весьма способствовали этому.

Характерно, что подобные версии о смерти Гумилёва смыкались в главном с версией советской, сформулированной в официальном сообщении «Петроградской правды». Впрочем, стороны делали из версии об «активном участии» диаметрально противоположные выводы. Если в зарубежье имя Гумилёва было, по словам советских исследователей, «знаменем эмиграции» , то в СССР принадлежность поэта заговору делала невозможным публикацию его стихов и проблематичным — упоминание в печати. Если эмигрантским авторам Гумилёв представлялся едва ли не иконописным «рыцарем без страха и упрека», то под пером советских литераторов поэт приобретал черты инфернального злодея. В советской идеологической схеме Гумилёв также заполнил вакансию — интеллигента-вредителя, своевременно разоблаченного «органами». Такова, в общих чертах, политическая подоплека «борьбы за Гумилёва» , длившейся с начала 20-х до середины 80-х годов.

Не все мемуаристы безоговорочно принимали версию об участии Гумилёва в заговоре. Из-за недостатка информации многие предпочитали признать поэта косвенным участником «таганцевской организации». По их мнению, Гумилёв «не мог не участвовать» в заговоре — поскольку был монархистом, офицером, дворянином, да и просто ненавидел советскую власть. Авторы подобных версий, как правило, умалчивают о своем отношении к официальной версии, зато в изобилии приводят примеры храбрости Гумилёва на фронте (о чем знают исключительно понаслышке — отсюда многочисленные неточности в деталях), в Африке, под дулом дуэльного пистолета и т.д. Некоторые мемуаристы вспоминали «неоднократные» беседы с Гумилёвым о политике, о необходимости свергнуть власть большевиков. Другие — напротив, считали, что именно аполитичность поэта была настоящим вызовом советской власти. Группа авторов вспоминала о замыслах Гумилёва бежать за границу.

Во всех этих версиях также заметно влияние конъюнктуры. Однако здесь замысел был несколько хитрее: излагая вехи Гумилёвской биографии, автор как бы подводил читателя к мысли, что такой человек, как Гумилёв, просто не мог не принять участия в заговоре. Умело подобранные и скомбинированные аргументы не оставляли у читателя шансов на неправильный вывод.

В конце 80-х гг. в СССР было всерьез пересмотрено отношение к Гумилёву. Версия об «активном участии в заговоре» была отброшена. Ей на смену явилась версия о «невольнике чести и присяги». Согласно этой версии, Гумилёв как офицер и дворянин не мог отказаться от предложения вступить в организацию. Те же самые «предрассудки дворянской чести» помешали поэту донести о заговоре в ЧК, что он, по тогдашним законам, обязан был сделать. Таким образом, полагают исследователи времен «перестройки», Гумилёва погубило происхождение и воспитание. Сторонники этой версии подчеркивали, что Гумилёв не был убежденным противником советской власти — ведь он добровольно сотрудничал в советских учреждениях и не писал антисоветских стихов. Но закон революционного государства он все-таки нарушил — и понес суровое наказание.

Версия эта сложилась в советской печати в тот момент, когда полным ходом шло переиздание стихов Гумилёва, выходили мемуарные очерки и литературоведческие статьи о нем. Однако обвинение в контрреволюционной деятельности с поэта еще не было снято. Советские издательства выпускали книги нереабилитированного заговорщика — что, конечно же, требовало специального политического объяснения. Версия о «недонесении» явилась компромиссным разрешением создавшейся проблемы: с одной стороны, виновность Гумилёва «уменьшилась» наполовину, с другой -чекисты оказывались нескомпрометированными.

Однако этой версии суждено было просуществовать недолго. В 1989-1991 гг. исследователями было, по-видимому, окончательно установлено, что Петроградской боевой организации не существовало. Еще до публикации следственных материалов литературоведы обращали внимание на неправдоподобность обвинений, предъявленных Гумилёву и его «сообщникам». Планы «заговорщиков», изложенные в официальном сообщении, явно не соответствовали профессиональным навыкам «членов ПБО». После публикации материалов «дела» были обнаружены откровенные подтасовки и логические противоречия в протоколах допросов. После тщательного судебного разбирательства было официально признано, что сообщение «Петроградской правды» было, по сути, первой литературной легендой о смерти Гумилёва.

Некоторые эмигрантские мемуаристы с самого начала категорически отвергали версию о существовании заговора. При этом авторы пытались найти иные причины ареста и расстрела Гумилёва. Были версии, что основанием для ареста могли стать: офицерский чин Гумилёва, знакомство с зарубежным дипломатом, показания провокатора и даже... шпионаж Гумилёва в пользу английской разведки.

Немало легенд было сложено и о последних днях и часах жизни Гумилёва. Ходили слухи о пытках, которым подвергался поэт в тюрьме, о его мужественном поведении на допросах и во время расстрела. Некоторые авторы утверждали, что Гумилёва погубило упрямство, нежелание отречься от антибольшевистских убеждений. По одной версии, поэт погиб ради того, чтоб «не дрогнуть глазом», не показать страх перед чекистами. Согласно другой версии, Гумилёв за несколько часов до расстрела нацарапал на стене камеры прощальное стихотворение. Лишь несколько лет назад было окончательно установлено, что этот текст не принадлежит Гумилёву.

Как уже было сказано, в момент своего ареста Гумилёв занимал ответственную должность в издательстве «Всемирная литература». Арест важного сотрудника вызвал настоящий переполох в издательстве и в петроградских научно-литературных кругах. Некоторые известные деятели культуры взялись хлопотать за Гумилёва. Группа ученых и литераторов отправилась к председателю Петрогубчека Б. Семенову, однако на ход следствия эта депутация не повлияла .

Отдельная группа версий связана с участием в этой истории М. Горького. По утверждению ряда мемуаристов, Горький специально ездил в Москву к Ленину просить об освобождении Гумилёва как «ценного работника». Далее мнения мемуаристов расходятся. Одни считают, что Ленин помог, но спасительная телеграмма опоздала, другие убеждены, что с доставкой письма промедлил сам Горький, третьи обвиняют в задержке ленинского распоряжения Г. Зиновьева. Всем этим версиям противостоит утверждение Н. Я. Мандельштам, считавшей, что Горький никуда не ездил, ничего для спасения Гумилёва не сделал, а история о его хлопотах не более чем «сентиментальный рассказ». Однако существуют и весьма убедительные свидетельства в пользу «горьковской» версии.

26 августа 1921 года - дата смерти поэта Николая Гумилева . Ради этой находки историк и руководитель центра «Возвращенные имена» Анатолий Разумов потратил двадцать пять лет жизни.

— Анатолий Яковлевич, правильно ли я понимаю, что о смерти Гумилева не было никаких сведений.

— Почти никаких. Достоверно было известно, что 3 августа 1921 года Гумилёв был арестован по подозрению в участии в заговоре «Петроградской боевой организации», а спустя несколько дней — расстрелян. Никакого документа о смерти Гумилева не было, потому и даты расстрела назывались разные: то ли 24 августа 1921 года — это дата вынесения приговора, то ли 25 августа — следующий день после исполнения.

— Правда ли, что поисками даты смерти Гумилева вы занимались четверть века?

— Это так. В успех поисков мало кто верил. Даже сын поэта — историк Лев Гумилев считал, что поиски тщетны. Дело отца сфабриковано, — говорил Лев. Документов нет. Просто вывели во двор, стрельнули в упор. И все.

— А вы считали, что дело не фальсифицировано?

— Дело действительно было сфальсифицировано, но эта фальсификация была особого толка. Всех недовольных и оппозиционеров чекисты искусственно объединяли в одну компанию, приписывали во главу известных людей. Такими людьми стали профессорский сын Владимир Таганцев, по имени которого названо дело и поэт Николай Гумилев. Я был уверен, что найду необходимые документы, ведь Дело петроградской боевой организации было образцово фальсифицированным делом НКВД. Долгое время его брали за образец для фабрикации других подобных дел.

— Как велись поиски?

— Мне посчастливилось работать с Кириллом Таганцевым, сыном расстрелянного в 1921 году Владимира Таганцева. Он ревностно относился к истории расстрела своего отца и, согласно закона о реабилитации, запрашивал копии дела петроградской боевой организации. Эти копии мы тщательно изучали. Но, к сожалению, документов, связанных с приведением приговоров в исполнение, с расстрелом — найти в деле мне не удавалось. И долгие годы моей мечтой было - найти эти бумаги...

— И что же в результате помогло поискам?

Как водится, случайность... Много лет я составляю книгу памяти расстрелянных с 1918 по 1941 года. Я работал над «Петроградским мортирологом» — томом, посвященным расстрелянным с 1917 по 1923 год. Понятно, что находились далеко не все и далеко не по всем делам. И поэтому мою находку можно считать великим счастьем и удачей. Мне удалось найти копию списка растрелянных по делу Петроградской боевой организации... Это был список из пятидесяти девяти человек, в котором имя Николая Гумилева значилось под цифрой 31. Узники были получены комендантом Пучковым 25 августа. Неровным почерком с орфографическими ошибками на списке было написано: «означенные в количестве 56 человек в ночь на 26 августа расстреляны. Один из них» доставлен обратно».

— Это был Гумилев?

— Обратно доставили Генриха Рыльке. Не был убит в тот день и Владимир Николаевич Таганцев. Их расстрел отложили до дополнительного допроса. Но потом — были убиты и они. Это было правилом чекистов: людей, которые были приговорены к расстрелу, нельзя было возвращать. Их потом достреливали.

Как убивали Гумилева

«К сожалению, — отметил собеседник, — описания подобных процедур хорошо известны». Историк и руководитель центра «Возвращенные имена» Анатолий Разумов попытался воссоздать тот вечер.

Вечером, 25 августа Гумилева вызвали из камеры на медосмотр. Его привели в небольшую комнату, которую между собой чекисты называли комнатой вязки рук. Начальник за столом спросил установочные данные: имя, фамилию, отчество, год рождения. Попросил сдать личные вещи.
— Потом эти вещи по накладным поступали в финотдел для учета государством, — продолжает Разумов. — Мне приходилось видеть квитанции. Там значились платья, шинели, микроскоп, гармонь рваная. И самое страшное — зубы и коронки белого и желтого металла...

Самые ценные вещи начальник положил в ящик стола и громко произнес: «К этапу готов». Эта была условная фраза. Сразу же сзади к Гумилеву подбежали двое молодчиков и начали вязать руки. Они привыкли выполнять эту работу быстро и четко, как на конвейере. Но бывало, что после особо ударной ночи, дети специалиста по вязке рук спрашивали отца: папа, что ты делал, почему они так натружены?
В одном нижнем белье поэта препроводили в комнату вязки ног и усадили на пол, где пятьдесят семь таких же узников. Сидели долго. Ждали ночи и машин, на которых их повезут к месту казни. Время от времени в комнату врывались чекисты и били куда попало, чтобы поддерживать узников в полуобморочном состоянии. К месту казни их привезли почти бесчувственных. Самый здоровый чекист носил связанных к яме, складывал на краю, головой вниз.
— Ложись поудобнее, будем тебя стрелять, — говорили палачи.
А если человек, как червяк, старался отползти, его допинывали ногами...
Расстрел продолжался всю ночь.

— Николай Гумилев умер 26 августа 1921 года. И более точную дату смерти мы вряд ли получим, — заканчивает монолог историк и добавляет неожиданную фразу: — Гумилеву в некотором смысле повезло. Его действительно расстреляли...

— Что вы имеете в виду?

— Я историк и археолог. До сих пор у меня перед глазами стоит дно четырехметровой ямы Бутовского полигона, где мы вели раскопки. Я расчищал скальпелем кисть руки человека и вдруг понял, что эта рука переплетена с другой рукой. Два человека, лежащие на дне траншеи перед смертью переплели руки. Это значит, они были живы перед тем, как яму закопали! Исследования подтвердили наши догадки. На открытом нами пространстве огромной траншеи с казненными было около пятидесяти пяти черепов. И лишь в трех из них мы нашли пулевые отверстия...

— Но почему...

— Расстрел именовался расстрелом только по документам. А по исследованию оказывалось, что людей душили, топили, забивали дубинами. Например, в Белозерске топорами зарубили 55 человек... Часто использовали малокалиберное оружие. Это делалось с прагматической точки зрения, чтобы уменьшить выброс крови и не тратить лишние боеприпасы. Все палачи были заядлыми охотниками. Зачем им было тратить лишние патроны?

— Анатолий Яковлевич, а что можно сказать о месте смерти Гумилева?

— И это тоже неизвестно. Правда, есть сведения, что Анну Ахматову водили к предполагаемой могиле Гумилева. Ее повели однажды ночью, от платформы Бернгардовка мимо усадьбы Приютино и показали две просевшие ямы: предполагаемое место братской могилы. Никому не говорил, но скажу вам: возможно, Пушкинские мотивы в творчестве Ахматовой связаны именно с этим. В усадьбе Приютино часто останавливался Пушкин. Мимо мест, связанных с одним великим Поэтом, Ахматову вели к могиле другого Поэта, ее мужа. И все, что врезалось в ее память - мы должны принимать во внимание. И у меня есть основания считать, что поиски этой могилы должны быть сосредоточены на этом пути.

— Вы думаете, могилу можно найти?

— Я уверен, что документы, свидетельствующие, где происходил расстрел, до сих пор хранятся где-то в архивах. Найти место смерти Гумилева и отца Павла Флоренского — сейчас — главные задачи моей жизни.